"Для меня это Родина на продажу". Олесь Санин – о сценариях Украины в войне, личных потерях на фронте и коллегах, которые подыгрывают россиянам

Кинорежиссер Олесь Санин – автор очень успешных картин "Мамай" и "Поводырь". А также громкой масштабной исторической драмы "Довбуш", которая должна была выйти на широкие экраны еще в 2021 году, однако из-за пандемии и полномасштабного российского вторжения появилась в прокате значительно позже, что, по мнению киноведов, лишь добавило ей актуальных интонаций.

В интервью ОBOZ.UA Олесь Санин рассказал, как готовился к большой войне, чем жил три тяжелых последних года и что будет делать после победы. Режиссер признался, как переживает личную потерю своей семьи на фронте, и объяснил, почему никогда не простит агрессивным соседям, переступившим все человеческое.

– Наш разговор проходит 24 февраля – в одну из самых тяжелых дат в истории Украины. Как вы помните этот день три года назад?

– Я встретил полномасштабное вторжение в Ивано-Франковске. Поехал туда записывать голоса музыкантов для фильма "Довбуш". К тому времени я уже закончил полностью монтаж картины и начинал работу с постпродакшном и звуком. Когда уезжал из дома буквально на пару дней, сообщил родным, чтобы были готовы. У детей были собраны тревожные чемоданы, я залил все имевшиеся канистры бензином. Готовился к вторжению, потому что мне постоянно звонили друзья, была информация о 25 февраля, потом о 24-м. В ночь на 24 февраля не спал совсем. В три часа начали приходить первые сообщения о вторжении. Собрал вещи. Во Франковске в это время взлетели самолеты. Я знал этот специфический звук с детства – вырос возле военного аэродрома в Луцке. Тем временем появилось обращение Путина. Упала первая ракета где-то рядом, прилетело на аэродром.

Спустился на ресепшн гостиницы, отдал ключи и помчался на вокзал. На улицах все было забито людьми, транспортом. Пока бежал, купил себе в приложении билет на Киев, поезд должен был отходить, по-моему, минут за сорок. Удалось выкупить только место на верхней полке, однако к моему удивлению вагон оказался практически пустым. В купе, куда вошел, стояли чьи-то лыжи, сноуборд – пассажиров не было. Фактически нас ехало в вагоне четверо или пятеро вместе с проводницей. Все покидали Киев, в столицу почти никто не ехал.

Я вернулся домой, мы все, родственники, собрались в одном доме. Дальше начались встречи с друзьями, военкоматы – как у всех. Моя семья проживает в пригороде. Через пять дней рядом с нашим жильем расположилась зенитная артустановка, командир сказал, что если есть кто-то в доме, надо выезжать, потому что можем стать мишенью. Я вывез семью к маме в Луцк. А потом некоторое время ездил туда-сюда, перевозил людей на запад. Бывал в Ивано-Франковске, мой товарищ Ростислав Держапольский (руководитель Ивано-Франковского академического областного музыкально-драматичного театра имени Ивана Франко. – Ред.) превратил свое заведение фактически в базу Красного Креста.

Когда отошли вражеские войска от Киева, домой вернулась помогать старшая дочь. Жена с младшими (у Олеся Санина четверо детей. – Ред.) еще некоторое время находились в Луцке. Позже позвонил товарищ из Польши. Сказал, что у него есть свободный дом. Они поехали на время туда. Позже все вернулись, сейчас семья вместе.

– В одном интервью вы рассказывали, что готовились к вторжению, прислушивались не только к информации извне, но и чувствовали на каком-нибудь подсознательном уровне дату начала войны.

– Да, я очень чувствителен, но здесь нет ничего удивительного, потому что это признаки любого человека, занимающегося творчеством. Ты ощущаешь, что происходит вокруг людей, считываешь их чувства. Страхи, какие-то странные предсказания, разговоры – все это на тебя влияет. А дальше собирается, прорабатывается. И воспроизводится в музыке, текстах, кадрах, историях. Это чисто на профессии, потому я не вижу ничего экстраординарного в этой чувствительности.

У меня было сложно со сном. Наблюдались даже фантомные истории, какие-то видения на уровне запахов. Мой двоюродный дедушка был егерем, запах мертвой плоти мне известен с детства, я с тех пор не очень люблю охоту. И вот эти запахи накануне вторжения меня постоянно преследовали. Было предчувствие страшного разрыва. Кстати, с нынешним этим Трампом – что-то тоже чувствовалось, надо сказать.

– А что вы скажете об этом? Что происходит?

– Нас долгое время мучило ощущение огромного напряжения: что же будет дальше? У войны нет конца и края. Мы просим – нам не дают, говорят держаться, а выхода нет. Появляются очень тяжелые мысли, на которые нет ответа. И всегда в такой ситуации начинается сценарий, который ты пытаешься совсем не брать в голову, потому что он роковой. Ты думаешь: нет, такого быть не может! Мы же надеемся только на это знамя, на этих людей, они нас спасут. А происходит совсем наоборот. Вот то, что происходит сейчас, похоже на это. Но у меня нет ощущения фатальности. Я убежден, что мы выстоим.

– На что сейчас в этой надежде опираться?

– На нас самих, не впадать в слабость. Понятно, что наш этот национальный немного инфантилизм присутствует все равно. Мы сами себе доказываем на Майданах, выходим, придумываем мечту, в какой стране мы хотим жить. А потом ждем, что кто-то другой придет, спасет, даст будущее нашим детям. А так не бывает! Каждый борется за себя в этом мире сам. В контексте заявлений Трампа мне вспоминается известное еврейское изречение: "Спасибо Господу, что взял деньгами". Это относительно ситуации с этими мнимыми, мифологическими ископаемыми. Но я думаю, что все там еще очень сильно изменится.

Так, как сейчас ведет себя Трамп, это практически какой-то комедийный антигерой из мультика. Ну правда же! Просто персонаж из какой-то нереальной жизни. Но он скоро со своими друзьями с Марса вернется к реальности из мира эйфории. Возможно, не до конца, но перемены произойдут. А для нас все, что произошло, – это серьезный урок: никто не поможет тебе, кроме тебя самого. Я же кино об этом целое снял. История о Довбуше – это рассказ в том числе и о том, что никто не придет защищать твою землю, кроме тебя. И когда ты делаешь шаг, оказывается, что есть рядом люди, которые подставляют плечи, и только так ты можешь добиться того, чего хочешь.

– А сколько раз вы лично видели фильм "Довбуш"?

– Много раз, потому что никто, кроме тебя, не скажет, где плохо, где хорошо. Сейчас возим картину военным. Работаем с Генштабом, с частями, госпиталями. Иногда компанией с актерами, а бывает, еду сам. У меня есть маленький набор: ноутбук, проектор с хорошим качеством картинки и звука. Приезжаю показываю. Часто это происходит в формате фильма о фильме. Показываю кусочки картины, отвечаю на вопросы. Виджеем таким стал (улыбается).

Люди смотрят картину, а я на них – на их восприятие, эмоции. И это, признаюсь, странным образом сейчас стимулирует меня работать, делать что-то дальше. Я наконец-то начал понимать, чувствовать публику (смеется). В самом деле! Потому что раньше было как: ты варишься внутри съемочной группы. Это тоже большой срез общества, но все равно это люди одного цеха, контекста, общей вкусовой платформы. А сейчас я много общаюсь с бойцами – из очень больших городов и маленьких райцентров. На фронте же люди из совершенно разных частей Украины. С очень изможденной духовной, душевной системой, поэтому у них все просто: нравится или нет. Какие-то заискивания – этого нет. Поддерживают – значит, ты прав. Нет – нужно искать что-то другое.

– С актером Алексеем Гнатковским, мощно прозвучавшим в этой картине (артист сыграл брата главного героя, народного мстителя Олексы Довбуша. – Ред.), вы друзья?

– Мы очень близкие друзья. Алексей активно занимается сборами для фронта, я, где могу, помогаю. Собираем деньги на все, что можно – дроны, турникеты, ребы, в частности, и с помощью фильма "Довбуш". Что-то координирую, где-то выступаю. Был уже большой тур по Франции, планируется Канада и США. Ну Канада будет точно, США – увидим (улыбается). У меня, кстати, однажды была онлайн-встреча с показом фильма для американских военных. Меня это тогда так радовало. А сейчас думаю: где все эти люди? Что они думают?

– А скажите, было понятно с Гнатковским на пробах, что он так раскроется в фильме?

– Знаете, такое никогда до конца не ясно. Но у меня практически все актеры работали либо на грани возможностей, либо дальше их. Для Алексея это был дебют в кино, он никогда до этого не снимался. Наверное, очень хотел сыграть старшего брата Олексу, я так думаю. А может, и нет. Я от него просил, требовал других качеств, он тщательно готовился, переживал. Говорил: "Олесь, я никогда не снимался". "Я тебя возьму за руки, проведу по этому лабиринту, не переживай", – отвечал я. Но даже Стрела (актер Сергей Стрельников, сыграл в картине Олексу Довбуша. – Ред.), который технически имеет большой опыт, говорил в некоторых сценах: "У меня такого еще не было". Это была большая работа для всех нас. У меня даже опришков играли топовые украинские актеры. С большим опытом, знаниями, званиями – и все работали вдохновенно.

– Как появились в картине футбольные звезды Артем Федецкий и Артем Милевский, а также певица Екатерина Павленко, которые не имеют никакого отношения к кино?

– Катя появилась потому, что мне требовалась ее фантастическая энергия для роли ведьмы. С мистикой, какой-то потусторонней историей – у нее все это есть. А футболисты – я их хорошо знаю обоих. И Милю, и Федецкого особенно. У нас дружба, мы еще с детства знали друг друга, оба из Луцка. Когда начал снимать кино, позвонил – все сошлось. Интересно, что всех, о ком вы спросили, узнать в фильме фактически невозможно. Говорил: "Миля, я тебя буду снимать, но ты не будешь на себя похож, совсем другой". "О, класс", – отвечал.

– Прочла в одном из ваших интервью, что вы долго уговаривали Стаса Боклана сыграть главную роль в картине "Поводырь". Почему не соглашался?

– Я знаю Стаса очень давно, однажды мы даже в кино снимались вместе. Он из того поколения очень талантливых актеров, у которых внутри уйма сыгранных ролей, не использован огромный потенциал из-за тех проклятых 90-х годов, когда ничего не снималось. Кто-то на базарах стоял, кто-то валютой занимался – чем угодно, но не творчеством.

Когда я предложил ему поработать вместе, честно признался: "Я боюсь, у меня страх". Но таки согласился. Иногда говорил: "Чувствую себя студентом, не знающим, куда идти". Это было еще то испытание для него. Ему же казалось, что он уже идет с горы, потому что, слава богу, к тому времени успел сыграть немало, а я его заставил снова тащить на гору тот камень. Но надеюсь, что ему понравилось (улыбается). Стас очень дисциплинирован, много работал над ролью, мы все время разговаривали. Короче говоря, очень хороший актер и отличный человек.

Сейчас мы общаемся. В начале вторжения он присылал мне свои стихи. Он ведь еще и поэт, причем хороший. Я знал раньше, что он пишет коротенькие, очень злобные, иногда с матерными словами стишки, обычно для актерских капустников. А это начал слать о Путине, войне и так далее. Мне кажется, что в "Поводыре" он сыграл одну из своих ролей, о которых мечтал.

– Кажется, едва ли не лучшую.

– Актер никогда этого не знает. Ему видится, что каждый фильм, за который берется, будет лучше. Хотя, знаете ли, бывает очень по-разному. Иногда говорят: "Не знаю, как ты там смонтируешь, что будет, не будет. Текст выучу, где скажешь – буду улыбаться. Громко, тихо, скорее, поменьше – все, что хочешь. Бабки на стол – и я буду играть". Бывают и такие истории. Но время, которое мы провели вместе со Стасом, думаю, было полезно и для него, и для меня.

А какой вышел фильм, какая вышла роль – это все рассудит только зритель, история и время. Для меня, кстати, до сих пор загадка, почему и сейчас смотрят "Поводыря". И вообще мои фильмы. Потому что часто кино – это такой продукт, который быстро стареет. Ты надеешься, что сделаешь нетленку (ой, не люблю это слово), но мало у кого выходит. Потому что это не делается лишь из одного желания: вот у меня выйдет картина на века. Главное – как примет зритель, насколько эта история, которую придумал и рассказал, сильна.

– На одном из культурных мероприятий вы недавно озвучили информацию, что многие актеры, каскадеры, кинотехники, художники, операторы, работавшие над фильмом "Довбуш", сейчас защищают страну на фронте. Расскажите об этом.

– Дело в том, что не обо всех же и знаешь. Закончился фильм, попрощались, они пошли делать следующее кино, а я – монтировать картину. Вот недавно встретил случайно абсолютно каскадеров, которые у нас снимались. Ехали на передислокацию. Увиделись, побеседовали.

Есть уже и потери среди наших на фронте. Из последних – актер Яков Ткаченко. Когда началось вторжение, он сразу ушел у себя в Днепре в бригаду теробороны. Потом встал в строй пулеметчиком. Получил очень тяжелое ранение в шею. Лечился, снова вернулся на фронт, хотя имел все возможности комиссоваться. И по состоянию здоровья, и из-за мамы, которая очень болела. Фактически находилась в критическом состоянии.

Я виделся с ним во время войны на нескольких показах "Довбуша" в Днепре. Пришел в военной форме – настоящий герой. Меня спросили из зала о следующем фильме. Сказал, что мечтаю снять об Иване Сирко. Он подошел потом и так скромно: "Меня попробуешь?" Говорю: "Что тебя пробовать, друг? Конечно, будем работать". Потом мы еще переписывались. Он мне как-то жаловался, что не его хотят отправлять воевать, потому что артист: "Если меня не возьмут в Третью штурмовую, я могу тебя попросить за меня бригаду Довбуша (68 отдельная егерская бригада имени Олексы Довбуша. – Ред.)?"

– Это та бригада, которая взяла такое имя после выхода вашего фильма?

– Так они решили. Даже знаковые фразы из картины на их шевронах написаны. Я с ними многими поддерживаю отношения. Мне писали, что там служат и те, кто снимался в фильме. У нас было много массовых сцен – работали и студенты военной академии, и многие реконструкторы, и пластуны. Они сейчас есть и в этой бригаде.

Яков Ткаченко таки попал в Третью штурмовую. Находясь там, и погиб. Интересно, что у него было завещание, которое разослал друзьям. Написал, что не хочет никакой могилы: "Мечтаю, чтобы меня кремировали, а пепел развеяли над моим Днепром". Он был очень глубоким человеком. Знаете, есть актеры, которые очень мало читают, а бывают совсем другие. У него было совершенно неординарное отношение к жизни, добивался всегда правды. Когда начал сниматься в кино, стало ясно, что не играет, а живет персонажами. По нему просто невозможно было понять, что это артист. Они же должны быть такими немножко тщеславными, носиться с собой. А он совершенно не такой. Говорили знакомые: "Ты смотри, нормальный человек". Вот такие люди становятся настоящими актерами. Среди такого типа артистов я встречал, может быть, только Леся Сердюка.

– Они даже похожи внешне.

– Это вид людей, в которых собралась, как говорится, вся мудрость – земная и человеческая. Которые очень мало говорят, но внутри там бушует невероятная мужская энергия. Сильная, казацкая. Таких называют: соль земли. Вот таким был Яков Ткаченко. Входил в когорту современных украинских актеров совсем другого типа – очень интересных, серьезных.

– Так трагически случилось, что война затронула вас лично (на фронте погиб жених старшей дочери Олеся Санина, американский доброволец Кристофер Джеймс Кэмпбелл. – Ред.). Время лечит?

– Мне кажется, что нет. Я об этом помню каждый день. Дочь мою тоже не лечит. Каждый раз, когда ты совершаешь какие-то поступки, думаешь: они такие, чтобы смерть героев была не зря? И это не касается чего-то пафосного, речь идет даже о маленьких каких-то вещах. И каждый день вспоминаешь. Буквально, я прохожу по двору – вот дрова, которые вместе с ним складывал. А тут мы вдвоем крутили гайки. А там он мне говорил: "Вот ваша дочь, я такой никогда больше не встречу и не буду знать". Затем: "Я украинский язык хочу специально выучить, чтобы сделать ей предложение и сказать вам об этом".

– Как, по вашему мнению, когда все закончится, как нам дальше жить?

– Жить с честью.

– Я хотела спросить: жить рядом с такими соседями?

– Так же: жить с честью. Каждую секунду давать им понять, что они когда-то перешагнули человеческое, и у нас прощения нет. Я не готов ни мириться, ни прощать, ни признавать, ни слушать. У меня нет никакого для этого желания. И не знаю, сможет ли что-то или кто-то это изменить.

– На одной из кинопрезентаций в комментарии нашему изданию вы предположили, что украинского кино сейчас будет все меньше. Почему?

– Самая главная причина – война. Но следует сказать, что украинское кино перестало финансироваться должным образом еще до полномасштабного вторжения. У нас были большие коммуникационные сложности с руководством, которое взялось управлять кинопроцессом. Но украинцы невероятно талантливы. Снимают на телефоны, нашлемными камерами. Активно идут на сотрудничество с зарубежными киноцентрами. Мир уже начал видеть наших актеров – победа на BAFTA картины, где сыграл главную роль Александр Рудинский, тому яркое подтверждение. Мы выживем. Процесс будет сложный, но не думаю, что совсем прервется. Появится много классных картин, но вместе с тем и не очень хороших. Есть фильмы, которые снимаются сердцем, а есть такие, над которыми работают только ради денег или славы. Или даже другого – чтобы изменить фокус восприятия этой войны. Сознательно или подсознательно – это уже другое дело.

– В контексте этого расскажите, прошу, больше о такой истории: в одном интервью вы коротко сказали, что вас вербовали россияне, как и вашего коллегу Сергея Лозницу, который называет себя украинцем, однако время от времени публично защищает русскую культуру.

– Ну, пока не завербовали (смеется). Как это обычно происходит? На фестивалях к вам подходят важные участники, говорят, что они представители зарубежных киноорганизаций. Первое, что удивляет: как замечательно они владеют русским. Тем временем эти новые знакомые рассказывают о каких-то общих друзьях, говорят, что они давно следят за вашим творчеством, предлагают сотрудничество. Что угодно – купить твой фильм, профинансировать следующий. Тебе никто не говорит в лоб: предай свою Родину. Тебе дают предложения – художественные, интересные, хорошие. Так это происходит.

– С Лозницей так произошло, как думаете?

– Я о нем вообще не думаю. И ничего не хочу утверждать, хотя он тоже был на тех же фестивалях. Знаю, что ему сейчас сложно, он живет в другой стране – эмигрант, без работы. Вероятно, поэтому иногда меняет национальность в угоду тому, кто дает деньги. Он то беларус, то русский, то украинец. Хотя он очень одарен, технически делает великолепные картины. Но для меня это Родина на продажу. Он делает это, прекрасно все сознавая. Мне рассказывал: "Там лежат деньги, а вот там – нет". Я хорошо с ним знаком. Мы когда-то были в одном кругу общения. Но уже давно не поддерживаем контактов. Подам ли ему руку при встрече? Не знаю, до сих пор у нас не было возможности видеться.

Между тем хочу вас заверить, что когда война закончится, появится много людей, которые будут приходить рассказывать, как они костьми легли, чтобы Украина победила. Те, что вчера с Лениным готовы были нести бревно, сегодня, оказывается, с Ющенко кропили шмелей. Да мы и сейчас уже все это видим, правда? Нам уже говорят, что Киев защищал батальон обороны Монако. Или другая картинка: откормленный такой кабанчик рассказывает российскому журналисту, какой он большой патриот, сидя в Испании.

– Это вы о Потапе?

– Да не только он! Люди, не имеющие совести, – они такие независимо от войны, просто трагедия, может, больше это подсвечивает. Что нам делать? Отвечу так. Гениальный украинский актер Иван Миколайчук, когда собирал друзей вместе, произносил тост: "Главное, ребята, не скурвиться самим".

Также читайте на OBOZ.UA интервью с народной артисткой Украины Тамарой Яценко – о домогательствах в театре, жизни в России и младшего на 10 лет мужа.

А еще интервью с юмористом Виктором Гевко – о подарке от Зеленского за $69 тысяч, кумовьях среди известных юмористов и жизни в США.

Только проверенная информация у нас в Telegram-канале OBOZ.UA и Viber. Не ведитесь на фейки!