Режиссер Сергей Перекрест: Россию надо сокрушить, чтобы наши дети не сталкивались с этим
Сложно ли в довольно зрелом возрасте круто изменить свою жизнь? Наверное, да. Иначе почему бы, сделав в юности неверный выбор, тысячи, сотни тысяч людей так и продолжали бы до старости заниматься нелюбимым делом? Принять решение и повернуть свою жизнь на 180 градусов могут далеко не все.
А вот киевский ресторатор Сергей Перекрест – смог. Успешный бизнесмен, он в 38 лет, совершенно неожиданно для окружающих, пошел учиться на режиссера. Отучившись на стационаре в Киевском национальном университете театра, кино и телевидения имени Карпенко-Карого, Сергей еще два года преподавал в своей альма-матер. А после – собрал единомышленников и поставил спектакль, который обещает стать событием в театральной жизни нашей страны. И, по словам побывавших 13 мая на премьере людей, вполне способен перевернуть существующие представления о театре и его роли для формирования национальной идеи.
О своем непростом выборе, а также - о театре как явлении, о его роли в консолидации нации и грядущей победе Украины в войне, которая продолжается уже третий год, о том, какие уроки мы должны извлечь из трагических событий в оккупированной нацистами Польше в 1941 году и о многом другом Сергей рассказал в интервью "Обозревателю".
- Мне кажется, это чрезвычайно сложно – взрослому, состоявшемуся человеку кардинально изменить свою жизнь… Ты сделал это в 38 лет, когда пошел учиться на режиссера. Как принял такое решение? Сложно ли оно далось?
- Вот всех почему-то сразу тянет поговорить именно об этом!.. Хрен его знает. На самом деле, мало кто понимает. Когда все хорошо, когда все есть и можно не работать ни мне, ни детям моим – чего еще искать? А у меня и правда было все. Ресторан, который мы открыли вместе с партнером еще в 2001 году. Другие какие-то проекты. Но, знаешь, я не хочу выворачиваться наизнанку. Но и врать тоже неохота.
Поэтому скажут так, чтоб и не врать, и не стыдно было. Наверное, режиссура – это призвание. Определяться с будущим мне пришлось, когда СССР был уже на грани развала. Тогда уже были потеряны совершенно все ориентиры. И я принял решение поступать в Политех – по большому счету, чтобы в армию не идти. Чтобы не стать пушечным мясом, чтобы не убивать людей в горячих точках – в Грузии, в Абхазии, Прибалтике (как пришлось кое-кому из моих одноклассников). С другой стороны, мои родители тогда получали зарплаты порядка 20 долларов. Так что выбор был невелик – либо работать за копейки, либо сидеть без работы, либо воровать… При всей сложности нынешней ситуации, она не идет ни в какое сравнение с тем, что было тогда.
Потерялся, заблудился, испугался… 17-летнему пацану хотелось кушать, хотелось жить хорошо, хотелось женщин… Плюс, у меня в семье – военные в нескольких поколениях, инженеры. Отношение к искусству – троюродное, минимум.
Поэтому появился бизнес. Закончил Политех, потом в Нархозе год учился, потом юридическое образование получал… Но все время какой-то поиск шел, шел… Пока вдруг до меня не дошло, что режиссура – это детская, юношеская мечта, оказывается. Может, и поздно пришло это осознание. Но лучше поздно, чем никогда.
- Не думаю, что это так уж поздно. Необычно, скорее…
- Да нет, поздновато на самом деле. В режиссуре есть две школы: московская и питерская. У "москвичей" даже специализация режиссер-актер происходит где-то на третьем курсе. А "ленинградцы" придерживаются позиции, что человек должен мыслить прежде всего. И подразумевается, что эти процессы начинаются после 25 лет. К 30-ти, а может и позже. Но прийти в режиссуру в 38-м – это считается поздновато. Хотя, опять же, смотря с чем сравнивать. Любимов, который Театр на Таганке создал, свой первый спектакль поставил в 47 лет. И до 90 продолжал это делать.
Никто не знает, что будет дальше. Это в детстве кажется, что вот есть отдельные профессии – режиссер, скрипач, ресторатор, водитель… На самом деле, все намного глубже. Что-то рвется из человека – и через ту или иную профессию он находит выход для этого чего-то.
Надеюсь, ответил на твой вопрос. А вообще - не хочется об этом. Стыдно.
Читайте: Экс-замначальника Генштаба Грузии: Война сейчас идет не в зоне АТО. Война идет в Киеве
- Почему?
- Не люблю слезливых историй. Да и самому еще, наверное, нужно время, чтобы разобраться, почему это произошло. Почему так, а не иначе.
- Ты же на стационаре учился?
- Да. Заочное обучение у режиссеров тоже есть, но это же бред! Все равно, что хирургов учить заочно. Так что у меня это было осознанное решение.
Мне колоссально повезло, что я попал к Михаилу Юрьевичу Резниковичу. Считаю это шансом господним. Как у гражданина, у меня к нему может быть масса вопросов – из-за его пророссийских взглядов, из-за того, что творится в этом отношении в театре русской драмы. Но это – человек-глыба, личность сумасшедшего масштаба. Резникович - один из немногих, кто дает в театральном институте профессию. Я ему бесконечно благодарен.
- Как воспринял такое решение партнер по бизнесу?
- Были некоторые трения. Виктор воспринял все это, как бзик. При всем нашем взаимном уважении, дружбе, при том, что мы с ним прошли через многое, включая оба Майдана… Для него мое решение стало неприятным ударом.
Впрочем, я его понимаю. У него есть партнер, который вместе с ним двигает дело – и тут этот партнер заявляет, что будет заниматься чем-то другим. А вашим общим делом – лишь постольку поскольку. Конечно, это вносит определенное напряжение.
Но, слава богу, побывав на нашем спектакле, Виктор – технарь, инженер талантливый, далекий от театра человек, - думаю, немножко изменил свое мнение. То, что он мне сказал после спектакля, не буду передавать – слишком много матерных слов. Но хорошо было сказано.
Кстати, большое ему спасибо. Без него ничего этого бы не произошло. Потому что несмотря на весь свой скептицизм, непонимание где-то, он мне оказывал поддержку, подставлял плечо.
А стационар – это действительно было серьезно. И трудно. Доходило до проблем со здоровьем. До предынсультных состояний. Но это нормально. Знаешь, как говорят? Кто-то платит за искусство жизнью, а кто-то искусством на жизнь зарабатывает. И надо опять отдать должное Резниковичу, его школа – это те люди, которые идут до конца и действительно платят за искусство собственным здоровьем. Это не предприниматели от искусства.
- Что же такого сложного в режиссуре, что забрало у тебя так много сил?
- Это одна из самых сложных специальностей. Она подразумевает совмещение несовместимых вещей. Лед и пламя. С одной стороны – эмоционально-чувственная составляющая, пламя страстности проживания. С другой – осознание, взгляд со стороны на то, что ты в действительности чувствуешь, что происходит на самом деле.
И это сложно. Потому что у нас обычно выбирают или одно, или второе. Или "сухари" тебе рассказывают, как оно есть. Или актеры, которые взрываются, фейерверки такие. Но смысла тоже в том мало.
А вот режиссер в школе Товстоногова, чьим воспитанником в определенном поколении являюсь я и мои одногруппники, подразумевает совмещение этих вещей. И рацио, отстранение, соображение, что есть в действительности. И при этом – страстное погружение в чувственный ряд, в судьбы героев. И баланс этих двух начал – это действительно непросто. Если делать это по-честному. До конца.
- Ты упомянул Майдан. Что он значил для тебя?
- Поначалу, честно говоря, я воспринял его неоднозначно. В 2004-м году мы активно участвовали в первом Майдане, ездили наблюдателями от Ющенко в Харьковскую область. Тоже масса историй была… Но потом пришло осознание: мы проср*ли полученный шанс. Не Ющенко проср*л – мы проср*ли. Из-за своей инфантильности, несознательности, черт знает чего еще…
Естественно, какой-то момент разочарования был. Плюс – наша вынужденная до определенной степени мимикрия к Януковичу, к этой банде ублюдков... Мы все были замазаны после 2004 года. И я не хочу выглядеть белым и пушистым.
Я это все к тому, что когда случился второй Майдан (дай бог, последний) – идти туда просто стоять ни я, ни мой партнер не могли уже. На одни грабли дважды ведь не наступают. Значит – идти туда с оружием. Значит – убивать людей. А к этому я не был готов.
Я был на Майдане достаточно часто. Мы возили растворитель туда. Мы кормили тех, кто там стоял. Мы предоставляли им квартиры. Много чего было. Но взять камень и бросить в того же милиционера – увольте. Тогда это было бы насилие над собой. Сейчас бы бросил. Может, не только камень бросил – после всего, что было за эти два года…
- А когда Майдан для тебя стал личной историей?
- После того, как избили студентов. Кроме того, если помнишь, была история, когда менты схватили студентов-режиссеров из Карпенка-Карого. Среди них был мой одногруппник. Вот тогда это зацепило за живое. Мы ездили с адвокатами на суды, в тюрьму к ним. Уже нельзя было оставаться в стороне.
Хотя и до этого мы, как я уже говорил, помогали, кормили, Витя квартиру свою давал, чтобы люди со Львова жили. И на Майдане много раз были. Но есть ведь разная степень участия. Уже под конец, 20 февраля, помню, отрубился просто в машине, потому что несколько ночей до этого не спал – и только поэтому не был там, на Майдане, в ту ночь. А когда метро закрыли, я 4,5 часа развозил своих студентов (после окончания обучения меня пригласили вторым преподавателем на курс, так что я еще два года преподавал в Карпенка-Карого)… Развез их всех – а сам поехал туда. Страшно было – не представляешь, насколько. Жутко. Но тогда уже было как-то стыдно уходить оттуда.
Читайте: Волонтер Діана Макарова – про свою книгу: Людям бракує правди про війну
Спектакль, который мы поставили – там, кстати, тоже есть этот момент инициации в жизнь. Все знают, что такое хорошо, что такое плохо. Но героями ведь просто так не становятся. Всегда есть какое-то личное включение. Вот забрали твоего одногрупника несправедливо – и ты туда едешь. Поэтому, а не за абстрактную справедливость, свободу или черт его знает что еще.
И это, кстати, тоже театр. Человеческая жизнь – она ведь немножко по-другому складывается. Не так, как в газетах пишут или по телевизору показывают. Она всегда на личном на чем-то. И ничего не происходит случайно. Все имеет некую историю. В данном контексте – историю 2004 года.
- А война?..
- Это вообще ужас! Я – этнический русский. Условно, опять-таки. Все бабушки у меня – русские, все деды – украинцы. Так кто я?.. Но я всегда говорил по-русски. И считал себя русским.
Когда началась война – мне было стыдно. Стыдно за то, что я русский… Естественно, стали помогать армии. С Виктором, с Виталиком Дейнегой. Мы тогда рестораном активно включились: все деньги за десерт шли в "Повернись живим".
Ездил с Виталиком в АТО, возили что-то ребятам. Но мы же волонтеры. Мы уехали – а они там остаются… Так же, как на Майдане.
Перелом у меня лично произошел прошлым летом. Ты не знакома со Щербиной? Это комбат 17 батальона.
- Нет, к сожалению.
- Это легенда. Бог войны. Я его бесконечно уважаю, люблю и считаю за честь называть своим другом… Но как это все в людях совмещено – удивительно просто! Я видел, как он воюет. Видел его улыбку 5-летнего ребенка. Гений. Богом, может быть, поцелован…
Мы уезжаем, а такие люди, как Щербина, остаются там. И – стыдно как-то от этого. С другой стороны, мне 45 лет. Идти и получать профессию военного?.. Да и какой из меня солдат? Не тот возраст…
До меня потом уже дошло, от чего мне стыдно. А мы здесь работаем так же, как они там воюют? Вот с этого, с этих мыслей, ощущений, переживаний – и началась история с постановкой спектакля "Наш класс".
- Расскажи подробнее.
- Организовалось нас несколько человек, несколько единомышленников. Мы сказали: наш фронт – здесь. Хочешь – назови его культурным. Хочешь – придумай другое название. Но мы не можем сойти с этого места. Вот как люди Щербины с передка не могут сойти. Не могут – и все. Да, все несправедливо. Да, Минские. Да, воры везде. Да, предатели. Но ты сойти не можешь. Не имеешь права. Черта подведена.
А в Киеве кто-то так живет? Нет здесь войны. Это правда. Я даже по ресторану нашему смотрю. Сравниваю, как там люди сидят – и как здесь, на расслабоне.
Так что во многом именно встреча со Щербиной меня перевернула. И до того было желание что-то делать – но на уровне "можно вроде да, а можно и нет". Но когда ты понимаешь, что ты не можешь сойти – ты не сможешь бездействовать. Плюс – для меня было очень важно иметь право определенным людям смотреть в глаза.
Кстати, Дейнега тоже свою роль сыграл в том, чтобы помочь мне прекратить метания "чем заняться? Что ставить? Какую пьесу?". Он мне сказал: ты хочешь понять, какова женщина в постели по ее аве во Вконтакте. Переспи с ней – и узнаешь. Поедь на Донбасс!
- И ты поехал?
- Поехал. Наши как раз ждали наступления в Дзержинске. Нужно было срочно ребятам тепловизоры завезти. Так я попал туда на несколько дней. Побывал в боевых действиях – как наблюдатель, естественно.
И я тебе скажу – перевернуло. Все сложилось. Вернувшись сюда, я понял, что нужно доделывать работу, которую мы начали еще до Майдана, и которую после начала революции, а потом и войны пришлось отложить. Сейчас мы пересмотрели все. И уже на том материале, который в этой пьесе.
- О чем она?
- Она про поляков и евреев во время Второй мировой войны. Но мы не ставим про поляков или про евреев. Дело не в этом совершенно. Дело – в столкновении двух миров, двух цивилизаций с ощущением полной своей правоты. То же происходит и у нас. У Украины и России.
Я убежден, что наша война – праведная. Для нас это очевидно. Но точно так же считают и россияне. Понимаешь? Стоит ли пис*ть против ветра? Россия – это Молох. Их больше в десять раз. Мы утонем. Их утащим в могилу – но и сами захлебнемся. Так вот наш спектакль – попытка поиска другого пути выхода из этого клинча. Тут тоже закон Архимеда: как надавишь, так и откатиться. Как-то по-другому надо давить. Не в лоб. Ход конем нужен. И в первую очередь, речь о выходе из зависимости от ненависти к своему противнику. Вроде банальные вещи, но все меняется, когда их начинаешь пропускать через себя.
Вот как это совместить с тем, что мы ведем праведную войну? Как вырваться из зависимости ощущения своей правоты? Ведь если я прав – значит, тот не прав, соответственно? Значит, у меня есть право на любые действия по отношению к нему?
Читайте: Доброволец из Владивостока: нужно отдать российский паспорт? Да забирайте
Вот об этом наш спектакль.
Вот так и получилось. Побывали там, в Дзержинске. Потом провели черту – и стали делать эту работу.
Господи, как вспомню… Сколько от нас людей уходило. Сколько нас предавало. Сколько нам рассказывало о том, что у нас здесь слишком много правды, а они привыкли светлое нести. Сколько актеров уезжали на заработки в Москву и говорили, пусть это "останется на моей совести". Из профессии уходили… Настолько тяжело человеку перед этим вызовом без вот этих "смогу увильнуть". Нет. Стал? Стой и делай до конца.
Мы четыре месяца, с сентября по декабрь не могли собрать команду. Но в результате банда как-то сбилась. В спектакле играет 10 актеров. Кто-то – из театра "Золотые ворота", кто-то – из театра имени Франко, кто-то играет в Театре на Левом берегу или в Молодом театре, есть те, кто ушел из театра русской драмы имени Леси Украинки… Все – востребованные, талантливые люди. И я им бесконечно благодарен за то, что они решились на этот эксперимент.
- С какими проблемами самыми серьезными пришлось столкнуться в ходе работы над спектаклем?
- У нас не развлекательный спектакль. Акценты стоят на дезавуализации гуманистического облика человека. Это – срывание покровов, вытаскивание нутра. Чтобы это сыграть – это нужно делать и с самим собой. А это бесконечно сложно, трудно - невозможно. Поэтому и у актеров, и у меня постоянно была ломка. Мы себя ломали. И становились другими людьми. Были те, кто сломался и ушел. Они испугались и убежали. Ну, да бог им судья. Все, что ни делается – все к лучшему.
Это, наверное, было самое сложное. О профессиональных моментах я не говорю – о том, что все заняты, а нам нужно собраться… У меня вообще бескомпромиссный подход к художественной части. Иначе – никак. Иначе будет халтура…
С января по апрель мы работали. Каждый день по 10-12 часов. Без выходных. Хотя нет, один был – на Пасху. Приютил нас центр науки и искусства DIYA. Их, кстати, сейчас выгоняют со студии Довженко.
Читайте: "Где он взял силы, чтобы не сломаться?": история поисков убитого террористами подростка
- Почему?
- Этот центр функционирует при Малой академии наук, у которой банально нет денег на аренду помещения киностудии…
Я тебе честно скажу (извини за мат) – я ох*еваю от отношения к культуре в нашей стране! Она на х*р никому не нужна! Причем все говорят: класс, очень хорошо, мы тебе поможем… Хрена с два! Складывается впечатление, что у наших украинских сограждан вообще нет понимания, на хрена это все надо. Все вроде признают, что культура – это очень важно. И одновременно рассказывают сказки про пирамиду Маслоу, про эти всякие надстройки… Совковый этот идиотизм, для дебилов. Да ты переверни ее, может, эту свою пирамиду? И подумай, откуда что начинается?
Вот те, кто воюет на Донбассе – они что, за деньги воюют?
- Нет. Многие из бойцов говорят, что воюют за собственные семьи.
- Это же тоже лукавство - в хорошем смысле. Если ты так беспокоишься за свою семью - хватай ее и беги отсюда к чертовой матери! Значит, что-то другое есть? Что-то, что ни в какую пирамиду, ни в какую теорию не засунешь! Оно – есть. Вот в России – нет его, а у нас, слава богу, есть.
У французов есть фраза хорошая: жизнь - это плохая литература. Хорошая литература - это когда она вне сюжета. Понимаешь? Когда вот что-то там проявляется. Когда люди говорят "воюем за семью", а ты понимаешь, что есть там что-то другое. Вот хорошая литература! Если она может вытащить это другое. То, что за словами стоит. За поступками.
Театр – точно так же. Жизнь – это плохой театр. Это 450 уродов на Грушевского – есть же там хоть кто-то порядочный? Это сборище на Банковой. И наша страна этим плохим театром переполнена. Открываешь Фейсбук – а там одно и то же, одно и то же. "Зрада" кругом. Ну, почитал я. Ну, написал что-то… Легче стало? Наверное, да. ненадолго. А дальше что? А дальше – все то же самое…
Кстати, заметь: какими бы с*ками русские не были – они театром занимаются очень хорошо! Они в театр деньги вкладывают. Тот театральный движняк, который идет в России, нам даже не снился! Я говорю сейчас даже не про Москву или Питер, про те гранты Путина, которые получают семь театров. Я говорю про провинцию. У них множество хороших провинциальных театров, не второсортных, а отдаленных географически. И театр в России на жизнь людей влияет очень сильно. А на нашу жизнь театр влияет? Ни хрена! Вот ты можешь назвать спектакль, после которого твоя жизнь изменилась?
- Пожалуй, не смогу…
- Так на хрена нужен такой театр?..
Вот в 2014 году на нас напала Россия. У нас армия была? Генштаб был, боеспособные соединения были – армии не было. Ее разворовывали, разрушали… А потом она вдруг появилась.
Точно так же – и с театром. Есть хорошие спектакли, талантливые актеры, неплохие режиссеры. Но театра нет. А театр должен иметь такое же влияние на нашу жизнь, как и армия. Никто же не будет спорить, что армия для нас сейчас очень важна? Что если, тьфу-тьфу, ребята не выдержат – нам п***ц просто!
С театром – то же самое. Мы же ходим вокруг да около. В Фейсбуке – одно и то же. В новостях, в шоу у Шустера – это же все низкосортный плохой театр. Он пло-хой, понимаешь?
Читайте: Капелан з Івано-Франківська: російські снайпери найбільше полюють на офіцерів і священиків
- Пытаюсь понять. У нас же есть театры. Чего им не хватает, чтобы можно было сказать, что у нас появился Театр с большой буквы? Как явление?
- При всем уважении к людям, которые в этих театрах живут, работают – это стало обслуживанием их личных потребностей – в самовыражении, в стремлении хорошо покушать… Не хочу делать выпады против того, что существует, потому что это тоже будет плохой театр. Вы – гондурасы, а я – Д`Артаньян. Не в этом дело.
Дело в том, что театра, как ты говоришь, с большой буквы в Украине действительно нет. Театр должен отражать нерв времени. Так нас учили, и я верю, что так и есть. Еще со времен Древней Греции театр был государственно образующим институтом. Как Минобразования, Минобороны, Мин хрен его еще знает чего.
- Почему это так важно?
- А вот посмотри. У нас Театра нет. В России есть. И поэтому у них есть идеология. Да, имперская. Да, захватническая. Но она есть! И она их объединяет.
А какая идеология объединяет украинцев? Борьба за независимость? Но это же лепет ребенка, который говорит: мама, хочу быть от тебя независимым! Так иди работай, малыш! Зарабатывай себе на жизнь. Станешь взрослым – будешь независим. Захочешь ли ты этой жизни – это уже другой вопрос. Тебе не кажется это странным? Это ведь не речь взрослого человека. Хочешь быть независимым – будь им! Кто тебе мешает?
Про какую другую идеологию на уровне нашей страны ты можешь еще вспомнить? Кроме лозунгов "За незалежність!" что еще есть? Ничего. Так есть у нас идеология? Получается, нету.
Вот для этого нужен театр. Чтобы найти ответ на вопрос, чего мы хотим.
Читайте: Расизм или зависть: за что в Чернигове испортили жизнь темнокожей девочке?
В Америке есть "билль о правах". Вот их идеология. У человека есть право на свободу слова, ношение оружия, черт знает чего еще. Эту идеологию я понимаю. А у нас – ничего. И пока так и будет – мы будем продолжать ходить вокруг да около и кричать "Зрада!". Сколько можно? Умные, талантливые, красивые люди – и занимаемся, прости господи, онанизмом!..
Я не претендую на то, что наш спектакль – раз! – и развернет все. Но нерв времени требует этого. И театр должен заниматься этим – вскрывать время, показывать гнойники, хорошее, плохое. Это – его задача, его предназначение. Смысл вносить в нашу жизнь. Из этого и рождается идеология. Хотя я против идеологии как таковой.
Самое обидное, что есть ведь то, что нас связывает. Потому что просто на независимости никто бы не совершал тех подвигов, которые сегодня совершают люди на войне. Нам просто слов не хватает, чтобы эти смыслы назвать. И театр должен и вытащить эти смыслы, и дать им название, определение. Делает это театр, который есть у нас сейчас? Я этого не вижу. Есть хорошие спектакли. Но явления – нет. И то, что мы делаем – это наша скромная попытка это дело сдвинуть с мертвой точки.
Хотя сейчас это все оживляется. Вон "Дикий театр" Ярославы Кравченко появился. Я не согласен с ее видением театра совершенно. Считаю, что театр априори не может быть диким. Но они бунтуют. Они не стоят на месте. Куда-то рвутся, ищут чего-то. Или "Золотые ворота". "Сталкеры" вот они сделали, или "Слава героям!" - это те спектакли, которые сейчас на слуху. Так что какой-то движняк идет. Деньги нужны. Потому что театр – удовольствие дорогостоящее. Театр не отложишь в стол до лучших времен, как стихи или роман. Потому что актерам нужно жить, есть, спать. А они вынуждены бегать сниматься в этих дебильных сериалах. Это – профессиональная деградация. И в то же время – совершенно другие деньги. Один съемочный день стоит от 3 тысяч гривен. Да, редко бывает, чтобы человек месяц, два снимался каждый день. Но в любом случае, идти на те же 3, 4, 5 тысяч в театр актеру уже не очень хочется. День в кино – и месяц в театре, это же не соотносимо. Месяц пахоты с одной стороны – и день съемок, где ты не включился, не прожил роль, получил свои деньги и ушел – это разные вещи.
- В театрах действительно такие низкие зарплаты?
- К сожалению. Да, в Леси Украинки актеры получают от 6 до 8 тысяч гривен. Когда курс был 8 – вроде и можно было жить более-менее. А сейчас? Сама понимаешь…
А вот в ТЮЗе – 3-4 тысячи гривен. Можно выжить за эти деньги? Это же абсурд.
Мы не выиграем эту войну, пока в театр не пойдут деньги. Да, мне выгодно это говорить. Хотя я не претендую на государственное финансирование. Мы все делали из собственных средств. Мы никогда не вернем эти деньги. Да и цели такой не было. Была цель – честно смотреть в глаза Щербине, таким, как он. Ты воюешь там – я воюю здесь.
Читайте: Алена Мозговая: "Будь моя воля, я еще два года назад отключила бы все российские каналы"
Я хочу уважать сам себя. Это был, может быть, главный вопрос, который я перед собой ставил. Эгоистично и далеко от Древней Греции, о которой я так умно рассказывал. Хотя это тоже правда.
Как и то, что дальше финансово тянуть эту историю я не могу. Может, не стоило бы об этом рассказывать, но я в долгах, как в шелках, понимаешь? И те цены, которые сейчас есть на билеты, не дают нам даже в ноль выйти. Нужно все время доплачивать. Черт его знает… Если не найдется меценат – эту "лавочку" придется закрывать. И это, конечно же, сумасшедший удар после всего, что мы сделали. Поставить себе галочку "смогли"? А дальше что?
Центр DIYA, который нас приютил, скоро закроют. Малая академия наук арендует помещение у киностудии до сентября. И договор этот продлевать не будут. У них свои резоны. Чтобы дальше играть там, мы должны киностудии платить уже коммерческие деньги. А это – нереально. Тогда билеты должны стоить по 1-1,5 тысячи гривен. Кто их купит за такие деньги? Никто.
- А у государства искать поддержки - тоже не вариант?
- Мне не хочется ходить и выпрашивать. Я делаю свое дело - как могу. Государство должно делать свое дело - как оно может. А не могут – так пошли на ...!
Пока крутимся. Дейнега помогает. Вот ты возьмешь у меня интервью, его где-то опубликуют, кто-то его прочтет, купит несколько билетов – уже хорошо.
Но главное знаешь что? То, что молодые режиссеры и актеры увидят – оказывается, можно самому. Оказывается, можно не идти на поклон к Михаилу Юрьевичу (Резниковичу - ред.), не сидеть в ширинке у шефа, чтобы он дал возможность поставить спектакль у себя в театре. И ведь хрен там – все равно не даст… А куда идти молодым режиссерам? Кому они нужны? Где играть? С кем? Ты знаешь, сколько после Карпенка-Карого остается в профессии?
- Сколько?
- С курса (это примерно 18-20 человек) - 1-2. Это актеры. Среди режиссеров – еще меньше. Им работать негде просто. Так на хрена их учить? На хрена?! Кого мы обманываем? Это ложь, которой везде все пропитано. И этим спектаклем мы хотим ее срывать. И говорить правду: здесь - вот так, а здесь - вот эдак. А не так как на словах у вас.
- Давай вернемся к выбору пьесы. Почему именно она?
- Зацепило.
Сюжет пьесы основан на реальных событиях, происходивших в польском городишке Едвабне. Среди местных жителей соотношение евреев и поляков было примерно 60 на 40. И не было никогда никакого антисемитизма, не было погромов. В пьесе говорится о еврейских погромах, но это уже драматург привнес. На самом деле евреи с поляками мирно сосуществовали. Вместе жили, воспитывали детей. Евреи идут молиться – оставляют детей на поляков и знают, что все будет нормально. И наоборот.
А потом – немецкая оккупация. Начало Второй мировой. И поляки играют отрезанной головой еврея в футбол. Еврейские женщины, спасаясь от издевательств, заходят в водоем, топят детей, топятся сами. Одна не может утопиться. А соседи-поляки с берега издеваются, советы дают ей, как правильно умереть… Это все – из документальных источников. Откуда это взялось все? Выходит, оно было – но снаружи казалось, что все нормально. А потом это все прорвало…
По разным оценкам в июле 1941 года в Едвабне заживо сожгли от 400 до 1600 евреев. Считалось, что сделали это немцы. И всех такая версия устраивала. Нацисты-то уже изобличены – они изверги, нелюди, все остальное. И есть такой исследователь, Ян Гросс. Мы с ним общались, кстати. Мои львовские друзья устроили нам встречу, когда он приезжал работать с архивами. Так вот Гросс сделал открытие (и доказал с помощью архивных материалов), что все это сделали не немцы, а сами поляки. Соседи, одноклассники, бывшие любовники…
В Польше по этому поводу уже 15 лет не утихает скандал. Страна разделилась. Одни говорят, что это – провокация. Что нельзя об этом говорить. Другие наоборот настаивают, что нельзя молчать о случившемся. Что нужно вытаскивать грязное белье…
Пьеса написана по материалам этого исследования. Очень тяжелого, на самом деле. Я уж вроде и не больно сентиментальный – и то, читал ее в несколько заходов. Все, что было в этом исследовании – все, художественно преобразованное, есть и в пьесе.
Читайте: "От гибели в Бабьем Яру меня спас полицай": исповедь киевлянки, пережившей оккупацию
- Похоже, я наконец начинаю понимать, почему спектакль – и о нас. О том, что переживаем мы. Не все однозначно?
- Не все. Все ясно только в АТО. Друг – враг, белое – черное. Но эта же ясность ослепляет. Хотя, упаси бог, не хочу ничего дурного сказать о людях, которые воюют. Война – это наркотик. Но есть еще и профессия такая – Родину защищать. Это я тебе говорю, как представитель династии военных. А вот что там, в подоплеке? Чего человек хочет? Словами красивыми все можно зарассказать, заобъяснить. А что в действительности?
И знаешь, что еще есть в этой пьесе? Евреи и поляки. И у тех, и у других – ощущение своей богоизбранности. У евреев – свое, напрямую богоизбранный народ. У поляков – свое, это их высокомерие, честь. Миссионерство и с одной и с другой стороны.
Вот именно это я чувствую между Украиной и Россией. У России – в этой имперской идеологии, в заявлениях "вы не страна" и в прочем бреде, который они несут. А у нас… В том и беда, что мы и слов-то еще не можем найти. Хорошо делаем – говорим плохо. Но все равно мы чувствуем исключительность своей роли в истории. Это невозможно доказать – это можно либо чувствовать, либо не чувствовать. Мы видим этот Молох. Мы знаем, что его (Россию) надо сокрушить. Чтобы хоть дети наши не сталкивались с этим. Надо проблему это уже закрыть – сколько тянуть можно!
И это ощущение избранности с обеих сторон – у поляков и евреев, у Украины и России – приводит к лобовым столкновениям.
Да, неоднозначность. Да, нету идеально хороших или абсолютно плохих. И эту суть и должно вытаскивать наружу искусство: литература, музыка, театр…
Погибло 1600 евреев. Но жертвы ли они? Начинаешь смотреть спектакль – а они, оказывается, сотрудничали с "красными". Говоря современным языком они – коллаборационисты.
Да, в Украине донецких никто не мучил. Никто не запрещал им разговаривать на русском языке. Это спекуляции. А у евреев действительно была дискриминация. Так кто здесь прав? Можно обвинить евреев того периода в коллаборационизме. А он резонно заметит на это: а это не моя страна. В моей стране я не буду ждать погромов. В моей стране я не буду подвергаться унижениям. У меня не будет проблем с поступлением в ВУЗ. Это то, что было у них тогда, понимаешь?..
Читайте: "Внучки отправляют свои игрушки и карманные деньги сиротам в зоне АТО": рассказ израильтянки
Так кто здесь прав, а кто - нет? Может, нужен какой-то другой язык? Другие слова? Потому что, используя существующие слова, мы не приходим ни к чему, кроме бессмысленной бойни.
Так что в этом плане ты права. Это неоднозначность. Вообще жизнь, как оказалось, неоднозначна.
Кто-то выжил после всего этого. И евреи. И поляки. И все они говорят: проср*ли мы свою жизнь…
- Если бы у тебя была возможность пригласить на премьеру кого-то из власть имущих – кого бы ты хотел увидеть в зале?
- Порошенко пусть приходит. Пусть берет свою жену, министра культуры Нищука - и приходит. Пусть видят, как мы работаем, в каких условиях. Может, хватит уже, чтобы о нашей стране знали лишь по Шевченко, который в "Динамо-Киев" играл? Чтобы об Украине прекратили говорить, как о жертве, как о сборище неудачников? А ведь такое восприятие сейчас есть.
Так что пусть приходят политики покрупнее, пусть посмотрят – и пусть им будет стыдно за то, в каких условиях работают те несколько театров, в которых еще теплится жизнь. Пусть вкладывают деньги в их развитие.
- Ваш спектакль уже посмотрело определенное количество людей. Что они говорили? Какие отзывы тебя согрели?
- Согрели отклики простых людей. Когда человек, далекий от театра, начинает говорить словами, которые в нерв попадают, когда он рассказывает, что посмотрел на себя в своих жизненных ситуациях со стороны – это дорогого стоит. Когда люди говорят, что спать не могли, когда признаются, что плакали – вот это греет. Мужики-волонтеры, которые что-то уже в жизни видели – говорили, что всплакнули. И я понимаю, что это все – уже не зря. Если человек после спектакля провел бессонную ночь – что-то мы в его жизни да значили. Значит, уже что-то будет по-другому.
Знаешь, как мне Щербина сказал? Он, к сожалению, не сможет приехать на премьеру 27 мая, хотя мне бы этого очень хотелось… Он сказал: "Ставьте. Играйте. Может быть, мы кого-то не убьем"...