"Ты еще пасть открываешь на украинцев?" Алексей Богданович – о стычке в Киеве со звездным российским актером, брате в РФ и приглашении в Москву

Алексей Богданович – народный артист Украины и ведущий актер столичного Театра имени Ивана Франко. Очень харизматичный и мыслящий.

Видео дня

В интервью ОBOZ.UA актер искренне и откровенно рассказал о своей жизни во время войны, объяснил, почему не осуждает за молчание об агрессии родственников в России, но заметил, что общение с ними прекратил почти полностью. Богданович вспомнил, как его приглашали работать в Москву, и раскрыл подробности разговоров с журналистами из РФ. А также едва ли не впервые рассказал о жене, о которой раньше предпочитал не вспоминать в интервью, мотивируя это тем, что счастье любит тишину.

– Алексей, каким вы вспоминаете страшный день 24 февраля 2022 года?

– Я очень хорошо помню 22 февраля. В этот день мы сыграли спектакль в нашем театре, который назывался "Война". А через полтора дня произошла настоящая большая война. За неделю до этого я был со спектаклем в Мариуполе. Нам снимали квартиры, жили не в гостинице. Моя находилась недалеко от драмтеатра, в котором уже в марте произошла известная на весь мир трагедия. Окна жилья выходили как раз на фасад здания. Организаторы устроили нам экскурсию по городу, показали, как изменился Мариуполь. Он был ярким – улицы украшали остатки новогодне-рождественских нарядов. И действительно изменился, буквально расцвел. И мы так радовались этим изменениям, не зная, что скоро сюда придет страшная беда.

23 февраля не помню. Была внутренняя тревога, и она постоянно нагнеталась. Но отказывался верить в то, что слышал отовсюду. Хотя где-то внутри было чувство, что исключать ничего нельзя. Знаете, мой отец в свое время часто ездил в Москву в командировку. И каждый раз, возвращаясь оттуда, говорил: "Вот увидите, будет война России с Украиной". Почему он так думал? Что его к этому побудило? Он унес с собой эту информацию. Я был маленьким тогда совсем. Он говорил: "Это тебе не нужно". А когда старше стал, то меня это перестало беспокоить. И отец уже не ездил туда, вышел на пенсию.

– Вы родом из Глуховского района Сумской области – с территории, которая находится на границе с Россией и сейчас сильно страдает от обстрелов. У вас остались там родственники?

– Довольно долго наш край находился в тихом состоянии. Там почти ничего не происходило, хотя до границы подать рукой. Люди спокойно жили. А буквально в этом году, с лета, начались жесткие удары – и КАБами, и реактивной артиллерией. Люди стали уезжать. Я знаю, что в Глухове уже осталась почти половина жителей. А наше село совсем рядом – за три километра. Его с городом разделяет автомобильная дорога Киев – Москва. Такая ирония судьбы.

А когда-то мы были очень горды, что живем недалеко от такой трассы, потому что там постоянно курсировали иностранные машины. Останавливались в нашем селе, где был большой ресторан. Тогда в моей жизни впервые появились жвачки и сувениры. Давали за то, что мыли машины (улыбается). И никто не мог предположить, что когда-нибудь эта трасса станет мертвой.

В селе находится наш семейный дом. Слава Богу, с ним все хорошо, хотя прилеты фиксировались уже достаточно близко. В этом доме часто бывает мой племянник, ездит туда как на дачу. Он с семьей живет в Глухове, однако сейчас уехал в Полтаву. Ради ребенка, потому что школы закрылись, обучение дистанционное. Думали, в Полтаве будет лучше, но и там почти все время учатся онлайн.

Что еще осталось в селе? Могилы родных. Папы, мамы, сестры, бабушки. Нас у родителей пятеро. Так получилось, что сестры в Украине, а братья – в России. Один уже покойный, поэтому у меня только один брат остался там. Мы перестали с ним активно общаться еще задолго до 24 февраля, потому что отношения между нашими странами стали напряженными после аннексии Крыма. И буду откровенен: это было опасно ему, не мне. Занимает руководящий пост в России, поэтому должен танцевать под дудку власти. Я его не осуждаю, он там с 20 лет, уже почти полвека. Как только окончил институт, поехал по распределению. Начал строить карьеру, стал известным человеком в определенных кругах, имеет хороший материальный статус, недвижимость, в частности – в Крыму. То есть ему есть что терять.

А ФСБ не дремлет, все мониторит. Зная это, мы поначалу стали меньше общаться. Говорили о погоде, о маме, еще тогда живой. А когда началась большая война, разговоры прекратились совсем. Наши супруги иногда списываются. Но никто ничего не расспрашивает. Я сказал жене, что не нужно рассказывать. Что захотят, сами узнают. И позицию брата я знаю. Он человек нормальный, адекватный. Его голова не засорена пропагандой. А большего мне не нужно. Пусть в моей памяти останемся родственниками, а не врагами.

– Вы упомянули о Крыме. Правда, что, когда вы приезжали молодым сниматься на киностудию "Мосфильм", у вас требовали ответить на вопрос, чей Крым.

– Меня очень удивлял факт возникновения такого вопроса, а также то, что ставили его женщины такого взрослого уже возраста. Я был молодым парнем, а им за 50. Спрашивал: "Вам будет легче, что отвечу, что Крым ваш?" А они совершенно серьезно говорили, что да. Самодостаточные, красивые, прекрасно одетые дамы, у которых все о'кей, сложилась судьба. И вдруг – Крым. Ну при чем это? Живите своей жизнью. Не так ли? Признаюсь, я тогда воспринимал эти выпады как какую-то легкомысленную глупость. А оказывается, это не так, потому что впоследствии маразм перешел в реальность. Имперская позиция, по-видимому, генетически передается.

– А что за история, когда вам звонили из Москвы и просили записать на русском стихи?

– Было такое. Я в свое время немного подрабатывал в России – снимался, ездил от Украины на фестивали. Поэтому они, вероятно, решили, что я пророссийский украинец. Начали звонить по телефону. Сначала просили дать комментарий о Крыме, а потом стихотворение какое-то шовинистское прочесть. Звонили, пока я их не нагнал грубыми словами. Сказал все, что думаю. И как бабка отшептала, больше не беспокоили. Вычеркнули из списка (смеется). Да и ладно! С российскими коллегами, с кем были дружеские отношения, тоже сейчас нет никаких контактов.

– Это актеры, которых мы знаем?

– Ну, Дмитрий Певцов, например. Александр Домогаров. Было бы странно, если бы я сейчас общался с ними. Когда дружили, мы были молодые, сверстники. О политике не говорили, у нас совсем другие темы были для разговоров. Однако я даже не мог подумать, что они, эти товарищи, трансформируются в таких монстров. Хотя… Не хочу обижать Дмитрия Певцова, но он не очень умный парень. Далеко не мудрец, а потому ведомый. И махина его увлекла, закрутила, пообещала, дала. Забрала, и он ушел.

Но, повторюсь, во времена нашего общения у меня не было с этими друзьями никаких конфликтов. Единственный, с кем имел неприятные отношения, – это актер Владимир Стеклов. Мы с ним как-то вместе снимались под Киевом. И я уже не помню, по поводу чего он разошелся – съемки задерживались или что-то в этом роде. Начал громко возмущаться: "Эти хохлы…" А я не выдержал, хотя он значительно старше меня. Мы сцепились. "Ты, кацапура, здесь деньги зарабатываешь! – кричал. – И ты еще пасть свою открываешь на украинцев?" Едва до драки не дошло.

Пренебрежительное отношение к другим народам, не только к украинцам, – это такой пунктик. Те "черномазые", другие – "узкоглазые". А они – титульная нация. Все остальные – хлам или уроды. Хотя наоборот, уроды – это они. С тех пор как произошла аннексия Крыма, я в Россию – ни ногой. В кодло к агрессору? Нет, спасибо. Тем более что был откровенен в своих интервью и громко говорил, что это узурпация, захват чужой территории.

И потом, знаете ли, мне всегда было дискомфортно в Москве, когда туда приезжал. Приглашали в свое время даже на постоянную работу, но я отказался жить в "столице мира" (смеется). Постоянная нервозность, некая внутренняя агрессия, темпоритм на грани нервного срыва. Ну куда это? И менталитет нации – жестокий. Как-то можно это оправдать, когда речь идет о мужчинах, но бессердечные женщины – это для меня было величайшим открытием. Мы совсем не одна нация, по менталитету – совершенно разные. Они не могут быть мягкими еще и потому, что всю жизнь захватывают чужие земли. Натренировались.

– Наверное, ваш папа это имел в виду, когда говорил о неминуемой войне.

– Да, думаю, эту черту он считал хорошо. Когда мы снимались где-то под Москвой, я созерцал те села, людей… Не говорю, что у нас в Украине все говорят исключительно на литературном языке, но как там общаются, такого нигде, наверное, нет. Мат-перемат, причем малое на старого, старое – на малого. Кошмар просто.

– Алексей, 40 лет в одном театре – это тяжело? Или, напротив, легко?

Ну, как я могу говорить: "Ой, мне так тяжело – такую ношу несу на своих плечах!" (смеется). Это было бы тотальным кокетством. И потом, какая разница, если бы я был водителем трамвая и 40 лет проработал там? Никакой. Считаю, что не важно, в каком коллективе человек проживает свою жизнь.

– Вы можете сделать замечание младшим коллегам?

– Когда я был молод, терпеть не мог, когда мне делали замечания. Я был очень амбициозным парнем. И не позволял комментировать свою работу, если этого не желал. Разворачивался и уходил. Если доверял человеку, его вкусу, мог выслушать замечания, но это были единичные случаи в театре. Поэтому теперь сам стараюсь никого не поучать.

– В одном интервью вы рассказали, что Богдан Ступка после неудачной премьеры, где вы играли главную роль, спас словами поддержки, потому что хотели уйти из театра.

– Когда я рассказал эту историю, а потом прочитал ее в медиа, у меня почему-то осталось такое впечатление, что спекулирую на имени Богдана Сильвестровича. И я уже жалею, что рассказывал ее. Хотя история реальная, ничего не придумал. Это был один из моих первых спектаклей в театре. Он получился очень плохой, но Богдан Сильвестрович, будучи уже народным артистом, зашел в гримерную со словами: "Вы знаете, вы меня поразили!" Были и другие истории.

– К примеру, ваши совместные съемки в Париже в картине "Елисейские поля".

– Это были 90-е годы, денег у всех не было совсем. Суточные – маленькие, очень скромно обеспечивали. И поселили в одном номере гостиницы. Причем кровати – двухъярусные, расположенные не друг под другом, а перпендикулярно. Ну конечно, он лег внизу, а я погреб на верхнюю полку. Выспался прекрасно. Просыпаюсь, он сидит на кровати, одетый в спортивный костюм, расстроенный. Говорю: "Что произошло?" "Да плохо спал", – отвечает. Я удивляюсь, потому что мы накануне изрядно устали. А он, указывая на свою кровать: "Не спал, потому что боялся, что ты свалишься прямо на меня. Следующую ночь спишь здесь".

– Что вы успели увидеть в Париже? В Лувре побывали?

– Какой-то день наши съемки проходили именно возле Лувра, и это позволило немного посмотреть музей. Меня очень разочаровала Джоконда. Помню, дали нам небольшой перерыв в работе, и мы все погнали к ней. Прибегаем, запыхались – а она такая крошечная, под стеклом, близко подойти возможности никакой. Да ну (вздыхает).

– А вы знаете, что напротив этой знаменитой картины висит самая большая в истории живописи панорама, но ее никто не видит, потому что все бегут в другую сторону зала.

– Я бы ее назвал знаете как? Жертва Джоконды. Ибо все внимание забирает творение Леонардо да Винчи. К слову, чтобы создать улыбку Моны Лизы, он два года ходил в морг, делал сам вскрытия, чтобы изучить, как устроены на лице мышцы. Это я к тому, что когда рассказывают, что гению все дается легко, то часто за этим нет правды. Труд и еще раз большой труд – вот такой путь к успеху.

– Так случилось, что безумная популярность среди широких масс пришла к вам не благодаря театральной деятельности или ролям в кино, а после участия в 100-серийной телеистории "Пять минут до метро". А что вам лично дал этот сериал?

– Машину себе купил хорошую – "Ауди" (смеется). Честно говоря, это был эксперимент с моей стороны, я никогда не участвовал в таких долгоиграющих проектах. И почему-то казалось, что это немногие будут смотреть. Начинался сериал летом, думаю: "Ну и ладно. Кто занят пляжем, кто – огородами. Включат первую серию, поймут, что неинтересно, – и побегут дальше по своим делам. А мой персонаж появляется в шестой серии. И так незамеченным пройду эту историю". Но я ошибался. Кажется, только ленивый не посмотрел этот сериал.

И из-за волны безумной популярности, которая накрыла меня, даже какое-то время я чувствовал неудобство перед коллегами. Потому что, когда выходил на сцену театра, зал начинал аплодировать. А ничего еще не сделал, поэтому было неловко. Не мог спокойно пройти по улице – происходило что-то страшное. Ни в магазин, ни на рынок… Живешь как под увеличительным стеклом. Но ничего – и такое пережил в своей жизни. А сейчас радуюсь, когда порой не узнают на улице.

– Когда неожиданно подходят с просьбой сфотографироваться или дать автограф, как это воспринимаете? Ваш коллега, актер Назар Заднепровский, рассказывал нам в интервью, что предпочитает, чтобы зритель узнавал его где-то у театра. А просто на улице или в магазине, мол, нет.

– Я всегда удивляюсь этой просьбе об автографах. Что они с ними делают? (смеется) Однако стараюсь не оскорблять людей. Но при условии, что ко мне относятся деликатно. Я не люблю панибратство, не переношу хамства. Вот недавно вечером гуляю с собакой. Она немного отбежала. Иногда позволяет себе такие фокусы, а я потом ищу ее по району. Крикнул: "Вернись назад!" И тут какие-то двое мужчин идут. Один: "О, голос народного артиста слышу". А потом вдруг, указывая на мой фонарик: "А ну посвети себе в лицо". И на этом наш разговор закончился.

– Не жалеете, что в свое время отказались от приглашения сниматься в "Слуге народа"?

– Вы знаете, мне очень не понравилась тамошняя атмосфера. Почувствовал это сразу: какие-то не такие шутки, беготня, суматоха, излишняя деловитость, а кое-где и превосходство. А когда мне не нравится окружающая среда, я закрываюсь. Ну а после общения с режиссером точно понял, что мы "каши не сварим". Он пытался из меня что-то выдавить, я ему – объяснить, что это не то, что хотел бы. Он не слышал меня, я его не слушал. Но в результате роль, которую предлагали мне, благополучно сыграл Стас Боклан.

– Есть ли у вас близкие друзья среди актеров?

– А зачем эта дружба нужна? Я очень требователен к людям, которых хочу считать своими друзьями. Поэтому не хочу соблазнять творческих личностей, записывая их в свои друзья. Наша профессия очень амбициозная, завистливая, нетерпимая. Мало кто тебе простит успех. Ведь друг должен разделять как горе, так и радость. А это редко могут сделать коллеги. Такие случаи, конечно, есть, но когда ты первый, второй раз обжигаешься, больше не хочешь повторения. Поэтому я сохраняю нейтралитет, не вступаю в дружеские отношения на работе.

А еще мне очень не нравится эта театральная привычка при встрече целоваться. Я все время с этим борюсь (смеется). Во-первых, это не гигиенично, тем более сейчас, когда столько разных инфекций. А во-вторых, не всегда искренне. Мне хотелось бы не обниматься и целоваться, а услышать, что говорят мне в спину, когда поворачиваюсь и ухожу. Это не мои слова, какой-то мудрый человек сказал.

Мои друзья – это люди совсем из другой сферы деятельности. До войны очень любил ездить в компании таких же, как я, путешественников. Это были такие в хорошем смысле дурковатые мужчины, для которых отдых – безумное движение. Хотелось побольше увидеть, качнуть адреналина, поэтому все проходило очень быстро и интенсивно. Женщины такого темпа не выдержали бы. Переезды каждый день и на многие километры – на автомобилях или мотоциклах, не очень престижные отели, спартанская жизнь. Знаете, я так скучаю по тому периоду, нам столько посчастливилось увидеть! И каждая поездка – это ценный опыт и ответы на вопросы, которые задаешь себе или социуму.

Вот возьмем, например, Шри-Ланку. Там живут очень симпатичные ребята, но бедные как церковные мыши. Однако очень счастливые и довольные жизнью. Как у них горят глаза, как тепло общаются! И думаешь: "Боже мой, а ты замучил себя пессимизмом. Да посмотри на этих людей, учись у них. Они купили килограмм риса, поймали какую-то рыбу, надели шорты и майку – и счастливы". Такие встречи – прекрасная переоценка ценностей. Понимаешь, что можно быть счастливым без домов, машин и самолетов. И несчастным, думая исключительно об этом.

Или взять Индию: человек идет по улице, а потом – бац, садится на бордюр проезжей части. И сидит так пять минут, десять, пятнадцать. Ибо захотелось о чем-то подумать. Машины возле него ездят, а он сидит. Я как-то остановился возле такого мужчины. Он смотрел в одну точку полчаса, а потом поднялся спокойно и ушел. Я задался вопросом: "Мог ли позволить себе такое?" Нет, потому что закомплексован в этом плане. Люди будут смотреть на меня, думать, чего оно сидит почти на проезжей части, какое-то глупое, наверное. У меня нет такой степени внутренней свободы, как у того человека.

Иногда вспоминаю еще одну историю. Гуляю в Риме по парку, слышу, где-то рядом звучит музыка. Иду ближе – танцплощадка. Все люди – восемьдесят плюс. И играет джайв. Знаете, такая музыка с быстрыми движениями? И они соперничают, кто кого перетанцует. Я просто дар речи потерял! Люди в почтенном возрасте – и так перебирают ногами! "Мужчина, посмотри, – думаю себе. – И такая может быть старость – подвижная, позитивная".

– Жена Елена – она вам друг? Может максимально откровенно сделать вам замечание по работе и вы послушаетесь?

– О, она может! Когда я был моложе, меня это ужасно раздражало. Ну кто хочет правду слышать? Хочется жить хоть немного в какой-то иллюзии. А она иногда очень не то что резкие, но бескомпромиссные вещи говорила. Я вступал с ней в диалоги, иногда – на повышенных тонах. Она удивлялась: "Ну ты же сам спросил". Сейчас я стал спокойнее и она – гораздо более мягкой, уже не такая радикальная.

Пересмотрела все представления в нашем театре, обижается, когда не приглашаю на какие-нибудь постановки. На днях у нас была премьера новой работы "Слуга двух господ". Она мне: "Так, не поняла! Уже в Facebook куча отзывов, а я еще не видела". Говорю: "Подожди, пусть схлынет ажиотаж, обкатают постановку". Знаете, как поступают, например, лондонские театры? Когда выпускают премьеру, поначалу играют ее в провинции. А потом, когда состоится уже десять спектаклей, проверят ее на публике, едут в Лондон. Я думаю, это верно.

А во многих европейских театрах на премьеры не пускают критиков. Потому что еще должен произойти контакт между спектаклем и публикой. Какой бы мастерской ни была постановка, она еще некоторое время остается сырой, ей нужно дать время на обкатку.

– Что вы скажете по поводу спектакля "Слуга двух господ"? Мысли в соцсетях – разделились: одни зрители в восторге, другие – восприняли действо немножко сдержанно.

– Вы знаете, когда-то была такая редактор Нина Новоселицкая. Работала на радио в программе "Театр перед микрофоном". И меня, молодого парня, иногда приглашала в эфиры. Как-то я пришел, и она меня спрашивает, как там, мол, такой-то новый актер в театре. И я только открываю рот, добавляет: "Ничего не говорите мне плохого, потому что я его очень люблю!" К чему я это говорю? Я очень люблю режиссера Давида Петросяна.

Я поздравил его с премьерой. Сказал, что это талантливо, ярко, красиво. Невероятные костюмы и украшения. И я был искренним в своих словах. Думаю, что этот спектакль еще обрастет импровизациями, свободой. И будет иметь все шансы быть очень востребованным в нашем театре.

– Интересно, а как переживаете ситуации, когда на сцене что-то идет не так? Как-то признавались, что однажды с Богданом Бенюком в первом действии начали играть часть второго.

– Это получилось ошибочно: мы начали играть сцену со второго действия – в первом. Они очень похожи, и тема одна – женитьба. Я играю, а потом ко мне приходит "прекрасная" мысль, что это финал спектакля. И между репликами шепчу: "Богдан, мы играем второе действие". Он: "Не может быть". Как спасать ситуацию? В нашем диалоге до конца спектакля осталось пять минут, а на самом деле – шло только первое действие. Короче говоря, оба испытали шок. Но силы небесные помогли выкрутиться из ситуации. И мы таки вскочили на те рельсы, по которым должны были ехать. Бывают и такие истории в театре.

Также читайте на OBOZ.UA интервью с актрисой Олесей Жураковской – о хейте, месяце в подвале во время наступления на Киев и "измене" своих.

Только проверенная информация у нас в Telegram-канале OBOZ.UA и Viber. Не ведитесь на фейки!