"Это случилось неожиданно". Валентина Хамайко – о потере работы, новом проекте и непростых отношениях с вернувшимся с фронта мужем

Известная телеведущая Валентина Хамайко очень болезненно пережила закрытие проекта "Сніданок.Вихідний", хотя недавно получила предложение вести новое шоу на "1+1 Украина".

Видео дня

В интервью OBOZ.UA мама четырех детей откровенно поделилась, как вспоминает времена, когда решила выйти на работу через три дня после выписки из роддома с самым младшим сыном, а также рассказала, как война изменила жизнь – ее и семьи.

– Валентина, на часах всего 10 утра, а вы уже отработали на съемках. Во сколько просыпаетесь?

– Если нет утренних эфиров (а выхожу на "Сніданок з "1+1" по будням дважды в неделю), то просыпаюсь в 5:40. Таким образом, у меня есть время приготовить еду, чтобы мы позавтракали с семьей, плюс – сложить обеды детям, взять с собой. Выезжаем в школу в 7:20.

– Вы такой организованной были всегда?

– Я росла ребенком, который утром просыпался, а на столе уже стоял приготовленный мамой завтрак. Нормальный ребенок – как все. А уже со временем, когда взрослела, набиралась ответственности. Год назад приняла решение, что сама готовлю детям в школу, потому что у нас большое хозяйство (живем в частном доме под Киевом) – много овощей, сыра, молока, мяса. И совершенно нелогично, согласитесь, покупать питание в школе, когда имеем столько домашних продуктов.

А в выходные просыпаюсь немного позже – в 6:30. Детям моя помощь утром не так нужна, однако у меня утренние стримы. Мой коллега по проекту "Сніданок. Вихідний", актер Александр Попов, создал на YouTube информационно-развлекательный канал "Вихідний 2.0", где мы устраиваем по субботам и воскресеньям прямые эфиры, общаемся со зрителями онлайн.

– Расскажите немного об этом стриме.

– Мы семь лет с Александром Поповым в прямом эфире вели "Сніданок. Вихідний", очень сдружились. Когда в конце прошлого года объявили, что проект закрывают, получили огромную волну отзывов от зрителей, которые просили продолжения. Потому что была привычка начинать с нами утро, полюбился формат. Параллельно я видела, что происходит в жизни у Саши: онкобольная мама, съемок не так много. У него сейчас сложное время в жизни. Представляете, как это: иметь безумный график, а потом оказаться фактически наедине с проблемами? У меня семь лет назад тоже болела мама. Я знаю, как важно в такой период иметь моральную поддержку.

Я уже признавалась в интервью, что когда муж ушел воевать со старшим сыном Остапом, для меня это было очень тяжелым в психологическом плане периодом. И наличие телеэфиров в субботу и воскресенье стали своеобразной терапией. Более того, я считаю, что ребята – Саша Попов, Игорь Цыганик – плюс вся наша команда эмоционально каждую неделю меня вытаскивали из непростого состояния. Я приходила на эфир – и становилось легче.

Потом после программы мы начали ходить на кофе, где час просто говорили о жизни, много смеялись. И это тоже меня очень поддерживало. А как только проект закрылся, почувствовала, как мне будет не хватать наших встреч. И когда появилась идея делать на YouTube "Вихідний 2.0", с радостью поддержала. Мы встречаемся втроем и обсуждаем, как прожили неделю, вспоминая о важных событиях Украины и мира.

– То, что "Сніданок.Вихідний" закрывается, стало неожиданностью для вас или вы заранее знали об этом?

– Это случилось неожиданно. Конечно, мы видели, что в течение двух лет происходит периодическое сокращение на телеканале, потому что тяжелое время. Слышишь, что того сократили, другого… Это первое. А второе – я, как взрослый человек, прекрасно понимала, что всему есть свое начало и есть конец. Но в момент, когда объявили о закрытии, было сложно, потому что это потеря очень важного, близкого, чувствительного. Что дальше? Как дальше? Потом мне предложили продолжать работу в "Сніданку з "1+1" по будням. А теперь у меня будет еще новый проект "Хоробрі серця" на "1+1 Украина", за что я очень благодарна судьбе.

– Что вы почувствовали, когда вам предложили новую работу?

– Я чувствовала себя невероятно счастливой! К тому же мне сообщили об этом в день рождения – вот такой неожиданный подарок. Это военное ток-шоу. В каждом выпуске будут истории людей, военных и гражданских, которые совершили подвиги, защищая Украину, и своими поступками изменили ход истории. Проект открывает глубокие внутренние моменты, эмоций будет много. Но они будут иметь терапевтический эффект.

Очень надеюсь, что программу будут смотреть семьями. Это поможет нам лучше понять тех, кто защищал и защищает страну с оружием в руках. Также мы будем рассматривать изнутри события, уже вписанные в учебники истории. Например, я знала, что происходило с кораблем, где один из украинских пограничников сказал известную сейчас на весь мир фразу. Ту, которая уже не нуждается в переводе. Но оказывается, всему этому предшествовала глубинная история, россияне очень долго уговаривали украинцев перейти на их сторону. Мы будем разбирать события подробно, чтобы понять психологию людей, решивших в свое время рискнуть всем. Будем говорить, что стоит за этими подвигами, что сейчас с этими людьми. Как их родные переживали непростые времена.

– С Ахтемом Сеитаблаевым, вашим соведущим, уже ходили на кофе?

– Нет, пока виделись только на площадке (смеется). Даже не было возможности толком поговорить, у обоих очень активный график. Но почувствовала, что нам легко работается в кадре, сошлись характерами.

– Вы вышли на работу в "Завтрак. Выходной", когда с самым младшим, Андрюшей, только выписались из роддома. Как вспоминаете это время?

– Только с улыбкой. Если оглянуться на пять лет назад, то, считаю, это было самое правильное – решиться на четвертого ребенка. Беременность далась мне очень легко. Материнство – сплошное удовольствие. Сейчас, когда возвращаюсь в эти эфиры, конечно, вижу где-то усталость на лице, бессонные глаза. Но благодарна себе за то, что приняла решение рожать и совмещать уход за сыном с работой. Иногда мне "прилетало" в соцсетях, что, мол, не уделяю ребенку внимания. Но у меня была абсолютная внутренняя уверенность в том, что делаю все правильно.

Андрюша ездил со мной на эфиры. Мы с ним и в кинотеатр ходили, и на выставки, и на детские дни рождения. Таким образом, общаясь с разными людьми, ребенок контактировал с окружающей микрофлорой. И это сформировало фантастический иммунный опыт. Когда пошел в садик, не было проблем с адаптацией. И с этим тяжелым периодом, когда ребенок бесконечно болеет – потому что Андрюша уже сформировал иммунитет в период грудного вскармливания.

Сейчас у него нет проблем с коммуникацией в обществе – открытый, говорливый, активный. И, как говорят все мои знакомые, доверяющий миру ребенок. И я от того, что выходила на работу, реализовала себя, была в разы счастливее, чем сидела бы дома в декрете. Считаю, что делать ребенку "инкубаторный период" до года – ни с кем не видеться, не общаться и кипятить соски и ложечки – это неправильно. Я такое уже проходила с первым ребенком. А потом, когда пошли в сад, имели ужасный период адаптации, в том числе психологической. Лишь со временем я поняла, что сама была в этом виновата.

У Соломии, старшей дочери, был свой мирок: мама, папа, две бабушки и дедушка. В этом мире все ее понимали без слов. А в три года садик оказался испытанием! Ибо в нем было много "чужих" людей, которые ее не понимали и не всегда уделяли необходимое внимание. Каждый день вспыхивал конфликт на конфликте, а вдобавок – бесконечные болезни. Потому что новые люди – новые иммунные контакты. Уже с Мишей я вела себя немного свободнее. А с Мирославой и Андрюшей действовала, опираясь исключительно на свой опыт.

– В одном из своих сообщений в Instagram вы признались, что с Михаилом у вас иногда отношения, далекие от идеальных.

– С Мишенькой у меня было длительное недоразумение. Не могла понять, почему ребенок, как мне казалось, надо мной издевается. Было чувство, что меня совсем не слышит. Наконец, наверное, когда ему было около девяти лет, нам посоветовали обратиться к нейропсихологу, и на приеме мне сказали о гиперактивности. Лишь тогда поняла, почему ему тяжело усидеть на месте, почему ведет себя иногда не по ситуации.

Сейчас таких детей очень много. И они реально – испытание для родителей. А учителя воспринимают их поведение как невоспитанность и даже наглость. Они кажутся бунтарными – это отличительная черта для таких детей. Мы активно работали с нейропсихологом. Не все было гладко, ссорились. Я ему даже говорила: "Ты единственный мой ребенок, который может довести меня до абсолютного нервного истощения". Признаюсь, мне пришлось даже пойти на резкие поступки. Когда муж пошел воевать, попросила сына: "Михаил, я не могу ходить за тобой и проверять домашние задания. Много детей, домашних дел. Давай договоримся: это должна быть твоя ответственность".

Он мне месяцами рассказывал, что все хорошо, а в конце семестра выяснилось, что это не так. И тогда не выдержала: "Видимо, тебя может научить только взрослая жизнь. Поэтому максимально в нее погружаешься". Я перестала возить его в школу на авто. Довольно долгий период он сам просыпался, готовил себе бутерброд в школу и шел на маршрутку. А дальше были еще две пересадки. Добирался в школу почти полтора часа. И столько же – домой. Это научило ценить мою заботу о нем.

Конфликты бывают и сейчас. Знаете, у подростков есть такие моменты, когда они закрываются. Им кажется, что окружающий мир враждебен к ним, в том числе – родители. Дети начинают нас даже оскорблять. И тогда становится так больно, что ты хочешь этой же агрессией ответить. И растет стена недоразумения. Однажды я узнала, что сын при тренере позволил себе сказать грубую брань в мою сторону. Когда пришел домой, усадила его напротив: "Скажи мне это сейчас, глядя в глаза". И мы начали пытаться это обсуждать. Почему возникло такое желание? На что злишься? Из-за чего случилось? Такие откровенные разговоры срабатывают, с моим ребенком – так точно. Пока мы не вышли на уровень идеального понимания. Но много общаемся, и для меня это самое ценное.

– Что вы делаете для того, чтобы объединить семью? Совместные семейные ужины – это хороший вариант?

– Был период, когда не было совместных ужинов, потому что кто-то из детей как раз входил в свой возраст "колючести". Но садились за стол и продолжали звать того, кто "колючий". Рано или поздно ребенок приходит. Через год, через полтора – но это происходит. Я не знаю, какая я мама. Может быть, дети вырастут и скажут, что все было правильно. Или наоборот: так, как действовала мама, никогда в жизни не буду.

К слову, недавно я сделала для себя вывод: нужно не только многое говорить, но и переспрашивать, правильно ли поняли то, что сказали. Это произошло после недавнего разговора с родной сестрой. Выяснилось, что одна и та же фраза, которую мы в детстве слышали от мамы, нами воспринималась по-разному. Выход один: каждый день учиться слушать друг друга и разговаривать.

– Сестра живет с семьей в Вене. Не было мыслей перевезти к ней детей на время войны?

– Она все время убеждала, что нужно ехать. Ее муж в детстве пережил войну в Абхазии. Они с родителями были вынуждены бежать от россиян, захватывавших их территории. А соседи, что остались, к сожалению, погибли. Потому у сестры были свои причины переживать. Ее муж уверял, что всюду, куда заходит Россия, уничтожается все живое.

Мой муж Андрей в начале вторжения начал сотрудничать с ВСУ. В марте, когда он вернулся с задания (еще ничего в инфопространстве не было известно ни о Буче, ни об Ирпене), показал последствия всего, что там происходило. Мы приняли решение отправить старших детей в Австрию. Это было тяжелое решение, но я понимала, что если мы погибнем, им там помогут выжить. А параллельно не исключала возможность экстренной эвакуации. Тогда бежать с двумя меньшими детьми было бы легче, чем со всеми четырьмя.

– Как война изменила вас и вашу семью?

– Мне кажется, что я стала более прямолинейной. Еще вижу за собой, что легче срываюсь там, где спокойно раньше могла сдержаться. В секунду у меня могут быть полные глаза слез – затапливает океан эмоций. Мне кажется, что мы со временем будем очень долго выходить из этого состояния. А пока должны воспринимать как данность.

Единственное, с чем борюсь с первых моментов войны, не хочу быть бесконечно грустной. Потому что я, к сожалению, видела это на своих родных, переживших голод, а потом – войну. И вот это чувство постоянного трагизма и скорби в их жизни осталось. Бабушка в церкви всегда плакала. Говорила: не могу тебе объяснить. Я сейчас понимаю, почему так происходило. Когда молишься, вспоминаешь родных, потерянных, какие-то трудные моменты рассказываешь Всевышнему. Так боли выходят со слезами. А мне хотелось улыбок, радости, объятий, любви. Я пыталась это принести в ее жизнь. Сейчас уже сама, ценой огромных усилий, стараюсь не превратиться в поколение бесконечно грустных людей.

Моему мужу кажется, что он не изменился за годы войны. А в действительности очень изменился. Когда возвращался с фронта, понимала: уже не такой, как раньше. Когда ехал, у меня был непростой эмоциональный период, потому что не знала, вернется ли в следующий раз.

Очень тяжелые перемены произошли с Андреем после потери сына Остапа на фронте. Боль, которую мы переживаем, невыносима… Когда муж вернулся после похорон на фронт, я поняла, что мы отдаляемся друг от друга. Поймала себя на мысли, что, разговаривая по телефону, он по большей части молчит. А потом трубка кладется – и все. Человек продолжает жить в тотальной боли. Меня очень пугало его состояние. У детей появились страхи, что папа погибнет. И каждый из них плакал со мной наедине, рассказывая об этом и пытаясь услышать от меня подтверждение, что все будет хорошо, он вернется.

Это были такие эмоциональные качели – страшно вспоминать. Поэтому я начала просить мужа перевестись поближе к нам. Мы рассыпались как семья. Он перевелся. И тогда пришло осознание глубины всех перемен, которые произошли у нас за период войны. Я принялась искать военных психологов, убеждать мужа, что это нужно. И не с первой попытки удалось найти специалиста, которому муж смог довериться. Я безгранично благодарна Оксане Шленской, которая стала психологом для Андрея. Прошло уже два месяца. И я наконец-то могу сказать, что сейчас вижу совершенно другого человека. И дети говорят: папа изменился. Он слышит, он говорит. Повышенная агрессия, замкнутость – это уходит.

Знаю, что такие проблемы есть у достаточно большого числа военных – много искалеченных судеб. И я теперь понимаю, почему он не говорил. Привык за эти годы все переваривать в себе – свою боль, тяжесть, страдания. Я просила: "Пожалуйста, говори! Мне нужно слышать, что ты говоришь, знать твои эмоции". Было очень много странных ситуаций, которые мне даже сложно было объяснить. И эмоциональных реакций мужа, которые просто на голову не налезали.

– Валя, как научиться переживать тяжелую потерю?

– Боль не отпускает и не отпустит никогда. Оксана Александровна, психолог, о которой я рассказывала (она на этой войне тоже понесла тяжелую потерю – погиб ее муж), говорит, что боль потери – это как большой-большой океан, в котором нужно научиться жить. Ты из него не выплывешь никогда, но главное, чтобы этот океан тебя не поглотил. Надо учиться балансировать на его волнах. Будет штормить, но ты умеешь плавать. Надо вдохнуть полную грудь воздуха и вынырнуть из этой волны, понимаете? Твоя задача – держаться на плаву.

Это сравнение с океаном для меня наиболее понятно. И так со мной происходит сейчас: захватывают эмоции от воспоминаний об Остапе, задерживаешь дыхание и эмоционально словно выныриваешь из этой волны отчаяния. Надо каждый день учиться жить дальше…

Также читайте интервью с актером Константином Костышиным: о службе в ВСУ, ссорах с россиянами в "Возвращении Мухтара" и "ватной" Байрак.

А еще на OBOZ.UA интервью с актрисой Наталией Сумской – об отвращении к речам про "две-три недели", театральном буме во время войны и любви к общественному транспорту.

И беседа с актером Вячеславом Довженко – о запоздалых шагах власти и скандале с фамилией Зеленский в своем спектакле.

Только проверенная информация у нас в Telegram-канале OBOZ.UA и Viber. Не ведитесь на фейки!