Блог | Сталин умер. А мне то что?

Этот день, день 5-го марта 1953-го года, день, когда имена Чейна и Стокса прозвучали на весь мир, как колокольный звон, хорошо запомнился почти всем, кто жил в то время, включая маленьких детей вроде меня.

Многие хорошо помнят и день похорон на четвертый день.

А между этими двумя днями за нашим окном шел снег и было как-то мучительно скучно. И тревожно. Потому что мама с бабушкой вполголоса встревоженно говорили что-то друг другу.

До меня доносилось только: "Что же теперь будет? Как же теперь будет?" И правда, совсем непонятно в те дни было, что же теперь будет – со страной, с детьми, с ними самими…

Тетки на кухне как начали голосить днем 5-го, так и продолжали.

И было ужасно скучно. И шел за окном снег.

А в это время нескончаемая мрачная толпа, посыпаемая мокрым снегом, молчаливо шла и шла в сторону Колонного зала. Про давку на Трубной площади тогда еще не знали. А если и знали, то не говорили. А если и говорили, то не в моем присутствии.

Мне только что исполнилось шесть лет, у меня только что закончилась очередная ангина, но на улицу меня пока не пускают. "Завтра!" – говорит мама и добавляет: "Если будешь себя хорошо чувствовать".

Я сижу и жду, когда уже будет завтра. И я слушаю радио. А там – вместо моих любимых радио-спектаклей – нескончаемая скучная музыка. Ужасно скучная музыка, прерываемая скорбным голосом Левитана, зачитывающего телеграммы со словами глубокого соболезнования всему советскому народу в связи с кончиной…

И за окном снег. Все время снег.

Из школы приходит пятнадцатилетний старший брат. У них в школе только что прошел траурный митинг, и он еще не успел смыть с физиономии не слишком правдоподобное скорбное выражение. Так с этим выражением он и сел обедать.

Вот наступает завтра, то есть день похорон, и вот меня выпустили на улицу впервые дней за десять. Я радостно вдыхаю сырой мартовский воздух. Я прямо всеми клетками чувствую, что впереди бесконечно долгая и увлекательная, как приключения Буратино, жизнь.

В дворе сразу же встречаю Павлика Аронова, дружка из соседнего парадного. Он старше меня на год, он в этом году пойдет в школу, и он для меня большой авторитет. Не такой, конечно, как старший брат, но все-таки.

Павлик говорит: "Сегодня в пять часов вечера все машины остановятся и будут пять минут гудеть. И заводы все тоже будут гудеть. Давай и мы с тобой в пять часов встанем как вкопанные и тоже погудим!"

Идея мне понравилась. Но она не осуществилась, потому что мы, дождавшись этих пяти часов и не услышав никаких гудков, затеяли совсем другую игру – игру, надо сказать, совсем не безопасную, о чем мы тогда, разумеется, не догадывались.

Игра была такая. Сначала я в полном несоответствии с первоначальным намерением "встать как вкопанные" принялся носиться как угорелый туда-сюда. Пока я так носился, Павлик, по заданному сценарию исполняя роль резонера, как бы укоризненно говорил: "Что ты бегаешь! Сталин умер!" На что я, – тоже в соответствии со сценарием, – громко кричал: "А мне-то что!"

И мы с Павликом радостно хохотали.

Потом мы менялись. И тогда туда-сюда носился Павлик, а я его "урезонивал" тем, что, мол, Сталин умер. А он диким петушиным голосом кричал: "А мне-то что!"

К счастью никто не видел и не слышал этой спонтанной манифестации нашего стихийного антисталинизма. А если кто-нибудь видел и слышал, то никому об этом не рассказал.

Так мы, никем не замечаемые, носились с этими кощунственными воплями по двору примерно час, если не дольше, и нас все это время переполняло идиотское необъяснимое счастье, которое умеет внезапно настигать нас только в детстве, и все это время шел снег.