Ирма Витовская о войне и украинском языке, актерах, снимавшихся с россиянами, и своих "скелетах в шкафу". Эксклюзив

Ведущая украинская актриса и общественный деятель Ирма Витовская – представительница культурного сообщества, которое сегодня горячо работает на победу. Ирма одна из первых после начала войны отказалась от работы в картинах, которые снимали на русские деньги или куда приглашали актеров из России.

Видео дня

Актриса уже понимала, что российское вторжение неминуемо, и готовилась к большой войне. Об этом и многом другом – в интервью OBOZREVATEL.

– Ирма, в одном интервью вы сказали, что задолго до начала российского вторжения понимали, что война неизбежна.

– Я не питала иллюзий. С детства любила историю и даже хотела стать историком, а так как этот предмет для меня увлекательный, не переставала интересоваться, изучать. Без Украины России нет – это их имперская позиция. Все понимали, что Россия так просто не отпустит. Были надежды на перемены в самой Российской Федерации. Однако после всех репрессий, которые там произошли, – убийство Немцова и прочее – стало ясно, что режим идет в деспотическую историю. Свобода для той части территории очень далекое слово. Однако даже после 2014 года, несмотря на уже состоявшийся конфликт, надеялись, что не будет большой войны. Думали, что не решатся. 21-й век, они же ездят в Европу. Это невозможно. Как видим, возможно.

Когда начали появляться вероятные даты наступления, я пошла на тренинг. Там рассказывали, как вести себя во время военных действий: обсуждали психологические моменты, перечисляли, что должно быть в тревожном чемоданчике. Такая обычная как будто история, но, думаю, такие занятия должны пройти все. Там я, например, услышала, что в пригород во время наступления бежать не надо, потому что большая вероятность попасть в оккупацию. Но никто не думал, что в 21-м веке их методы ничем не будут отличаться от прошлых войн. Наверное, мало мы знали о Сирии, мало читали, как они себя вели в Чечне. Возможно, кто-то думал, что к украинцам в оккупации такая жестокость применяться не будет. Все еще работали мифы о братстве. Но ничего не изменилось: то, что они вытворяли в прошлом веке на разных территориях Украины, повторяется сейчас.

В первые дни войны мы с мужем и сыном оставались в Киеве. Никакой паники, испугов. Потом приняли решение вывезти Ореста в Ивано-Франковск, потому что мои родители очень переживали: "Вы себе как хотите, а ребенка привезите". Из страны я не собиралась уезжать. Никто из моих не собирался. Возможность была, нам звонили, но об этом не думали. Конечно, нужно быть не в своем уме, чтобы говорить, что никто не допускал, что страну нужно будет оставить в случае самого страшного развития событий. Но в тот момент никто из нас такого решения не принимал. Следовало сосредоточиться на том, чем можем на этом этапе помочь фронту.

– Война изменила вас?

– Думаю, всех поменяла. На какие-то вещи более спокойно реагирую, а кое в чем не воспринимаю компромиссов, к примеру в плане украинского языка. В апреле, когда была с промотуром украино-итальянской картины "Коза Ностра" за границей, подходили наши женщины-переселенки. Извинялись, что еще не овладели языком, понимая, что я на это смотрю очень категорично. Хоть и плохо, но разговаривали по-украински – они на пути. Пусть он поздний, но это начало. А как реагировать, когда женщина заявляет, что ей 80, мол, поздно? Когда обрели независимость, ей еще не было 50. И что, за 30 с лишним лет нельзя было выучить? Это неуважение.

Конечно, все это шло и сверху – такое разрешалось, даже поощрялось. И было на руку России. Привычка говорить по-русски сохраняется у многих и сейчас, причем большинство из этих людей – патриоты страны. Ссылаются, что военные тоже говорят по-русски. Но им некогда сейчас садиться за учебники. Считаю, что это нужно прекращать, мы должны интегрироваться в собственный язык, потому что через десять лет неизвестно, что будет с РФ. Там растет поколение, совершенно не воспринимающее украинскую независимость. Незнание языка снова будет способствовать тому, что будут выдавать наше за свое. Если одинаковое, то их.

– Когда вы ездили в Италию с фильмом "Коза Ностра", не было ощущения, что попали в другой мир, который сочувствует нам, но спокойно продолжает жить своей жизнью?

– Сразу после вторжения реальность мирной жизни для меня была достаточно токсична, потому что я уже побывала в других энергиях, как и все наше общество. Мне было тяжело. Но я не могу сказать, что люди меня как-то триггерили, нет. Мне казалось, что я там лишняя. И я не хотела быть там, потому что находилась на других частотах. Но вспомним, какими мы были, когда в Сирии пылало Алеппо. Сочувствовали, но продолжали жить своей жизнью. Теперь мы в таком состоянии. У нас своя страна, свои проблемы. Помогают чем могут. Слава Богу, что мы не сами остались с этим динозавром. И все объединились вокруг нас.

– Как вы относитесь к актёрам, которые, несмотря на российскую агрессию, продолжали сниматься в картинах с россиянами?

– Наши актеры работали в контенте, снимавшемся на российские деньги на общий рынок. Делалось здесь – потому что дешевле. Конечно, наши артисты были приложением, попадали на какие-то роли. Этого контента было много. Еще одна история – копродукция. В этом случае большая часть средств шла из России, какая-то из украинских продакшенов – некий бизнес, работавший на общую идентичность. Об этом очень хорошо рассказывается в документальном цикле "Последняя война" Мирославы Барчук, который советую всем посмотреть. В части "Какая разница" – именно об этом идет речь.

Но давайте честно: до 2014 года Украина ничего не производила, а там можно было поправить какие-нибудь финансовые вопросы, не выпасть из кинопроцесса, поэтому наши актеры и оказывали услуги своего ремесла. Это делали абсолютно все. А вот после 2014 года – откровенной агрессии, после того, как начали убивать наших людей, каждый решал для себя сам: выйти из этой игры или остаться. Вышло не так много актеров, как хотелось бы. Чем руководствовались другие? Вопрос лично к каждому. Я думаю, это легкомыслие или какие-то удавки. К примеру, человек не может заняться ничем иным, кроме актерской работы. Я мало верю, что кто-то шел в эти сериалы из-за творческих мотиваций. Все, что касается телевизионного рынка, к творчеству можно отнести с натяжкой. Это развлекательный контент. Хорошо, что киноискусство не играло в эту игру и после 2014 года и у нас появилась киноиндустрия. Но она не могла удовлетворить всех актеров – не было столько фильмов. Однако уже родились новые кинозвезды. Они еще не совсем зашли в это поле из-за коронавируса, войны, но мы уже видим наше кино. Это начало хорошей странички.

– Как вы относитесь к заявлениям ваших коллег, что художественное кино сейчас не ко времени?

– Я считаю, что художественное кино актуально, единственное – не поддерживаю любое кино, рассказывающее о сегодняшнем геноциде. Можно снимать даже комедии, как терапевтический опыт, хорошие фильмы о спасении животных, о людях, которые начинают заново и не сломались, – что угодно. А вот о преступлениях – считаю, что это сейчас недопустимо. Мировой кинематограф никогда не снимал во время геноцида о геноциде. Должно пройти время, должны быть собраны показания. Война продолжается.

– Тогда как актеру уберечь себя от ситуации, которая случилась с фильмом "Юрик", где, по мнению многих, события в Мариуполе освещены недостаточно правдиво?

– Актеры не могут прогнозировать, какой получится продукт, потому что задействованы только на определенном этапе работы. Это вопрос к творческой команде, авторам, продюсерам. Есть люди, которые искренне верят в свои силы, идут работать с пониманием, что им удастся… Это можно сравнить с такой ситуацией: кому-то нужна срочно операция на сердце, а врача нет. Санитарка говорит, что сможет это сделать. Она же искренне хочет помочь, но ничего из этого не выйдет, правда? Вот в этой плоскости и нужно смотреть. Для таких картин мы не имеем права на провал, плоскую подачу или неглубинный контент.

Относительно Риммы Зюбиной, сыгравшей в этой картине, считаю, что она попала в эту историю случайно. У нее было там всего два съемочных дня. Как она могла повлиять на процесс? И потом, у каждого из нас есть какие-то свои провальные истории. У меня тоже много картин, в которых не нужно было участвовать. В большинстве фильмов до 14-го года можно было спокойно не сниматься.

Эти картины в основном про любовь-морковь – я не снималась в каких-то пропагандистских историях. Но сейчас понимаю, что тоже виновата в размытии идентичности. Хотелось работать, а Украина ничего не производила. Но, с другой стороны, если посмотреть список, у меня не так много до 2014 года было работ. Потому что много времени заняли "Леся+Рома", а потом за мной шел шлейф Леси, видно, это сработало не в мою пользу. Последний проект, связанный с Россией, начался в 13-м году. Как раз мы там снимались с Риммой Зюбиной. Когда началась история с Крымом, должны были его доделать. Да и в этой картине была только одна российская актриса.

– Вы упомянули о "Лесе+Роме". Общаетесь ли с Дмитрием Лаленковым, который яростно защищал Московский патриархат, а в начале вторжения разместил неоднозначный пост в Instagram – фото с флагами Украины и России?

– Мы мало поддерживаем связь: поздравляем друг друга с праздниками – и это все. Каждый месяц точно не общаемся. Когда началась большая война, всем звонила по телефону: как ты, что? С тех пор, вероятно, и не слышались. Но мы не враги – ни в коем случае. И я не буду говорить ни о ком из коллег плохо, осуждать, зачем это? Какое имею право давать кому-то оценку? Я ведь не Иисус Христос. У меня тоже есть свои скелеты в шкафу. У каждого человека есть шанс ошибаться.

Дима был воспитан в таком русле – русская литература, театр русской драмы, в обычной жизни – был полностью русскоязычным человеком. Я с интересом наблюдаю за ним в соцсетях – как он открывает для себя Украину. Постепенно погружается, насколько может это принять. А вот вторжение его уже сделало абсолютно украинцем. К слову, он никогда не был украинофобом. Просто были какие-то вещи, в которые он верил, и хорошо, что сейчас отвергает. Да что говорить: у нас большая часть населения только после ракетных ударов поняла, кто действительно враг.

– Что вы посоветуете людям, которые должны начать сначала: в профессии, в жизни в другой стране?

– Что я могу посоветовать? Легко сказать: начинайте сначала. Но между тем понимаю, что иного пути нет. Я не имею права жаловаться, потому что живу там, где жила, а кто-то должен был бросить все. Но если бы так случилось со мной, то что должна была делать? Начинала бы заново. Голоса не станет, здоровье подведет, театры закроются, не будет работы – надо начинать. Иного выхода нет. Что, сесть и сидеть? Нет. Кто-то в окопе начинает свой военный путь, имея большой бизнес или хорошее образование. Но он избрал путь в другом качестве. Кто-то нашел убежище за границей и начинает жизнь в других реалиях. Это не наша вина, что нам все перекроили. Но ведь эту перекройку уже не загонишь назад. Мы никогда не станем такими, какими были. Беззаботного 23 февраля не будет – это точно. И не нужно за это держаться. Пусть остается в каких-то нежных воспоминаниях, потому что нам придется еще не раз меняться. Даже после победы мы станем совсем другими. Поэтому: у тебя новый день – цени его.

– Как вы рассказываете о войне сыну Оресту?

– Он уже сам все понимает, ничего рассказывать, подбирая какие-нибудь слова, не надо. Ему 12 – это не пять лет, взрослый парень. Недавно ходил с нами на документальную ленту "20 дней в Мариуполе". А почему нет? Подростки должны знать и понимать, что происходит. Многие уже потеряли жизнь в эту войну. Не нужно прятать детей от реальности, они не должны быть оторванными. Более того, им эту страну принимать. Они должны понимать свою ответственность перед теми, кто сейчас теряет себя.

– В СМИ писали, что из-за ракетных обстрелов пострадало ваше жилье.

– Попало на дачу – это дом, который еще не достроен. Слава Богу, что прилетело туда, а не в соседние дома, где люди уже живут. С квартирой всё нормально.

– В свое время вы мастерили куклы-мотанки, которые выставляли на аукционы, а заработанные деньги перечисляли военным. Сейчас есть время на такую работу?

– Нет, сейчас этого не делаю. Это было в 2014 году. Училась этому еще в 2007 году, кажется. А потом вспомнила, когда размышляла, где еще найти средства для наших военных. Я же к тому времени вышла из съемок, а где было брать деньги? И выдумала такое. Пусть не столь большие суммы смогла собрать, как сейчас отдаю, но тогда это тоже был выход. Дома остались только те куклы, которые и не планировала выставлять на аукционы. Кажется, сейчас они не в Киеве – вывезли на время войны к маме.

– Есть ли у вас дома вещи, которые передавались из поколения в поколение?

– У меня есть старый утюг, кофемолка. Есть какие-то вещи от бабушки – украшения, иконки, посуда. Не могу сказать, что это очень ценное. К примеру, скромный золотой крестик, но то, что он идет оттуда, ценно.

– Ирма, как долго будет идти война?

– Я не хочу играть в то, во что играют многие разные эксперты. Не могу сказать. Не думаю, что это будет скоро. Однако убеждена, что Рубикон пройден. Какой ценой все дастся – большая будет эта цена. Но победа настанет. У нас нет никаких шансов проиграть. Мир с нами. И Бог с нами.

Ранее OBOZREVATEL писал, что актер Евгений Нищук, который служит в ВСУ, рассказал о самых страшных моментах на фронте, ночных разговорах с Адой Роговцевой и дне, когда объявят о победе.

Только проверенная информация у нас в Telegram-канале Obozrevatel и Viber. Не ведитесь на фейки!