"Дом разрушили под ноль": украинский журналист вернулся из Испании в ТрО, зачищал Киевщину и освобождал Харьковскую область

Вторжение России 24 февраля застало спортивного журналиста Владислава Дунаенко в командировке в Испании, но он не стал отсиживаться за границей – в кратчайшие сроки вернулся в Киев, вступил в ряды ТрО вместе с отцом, а затем отправился на фронт. Хотя до начала полномасштабной войны даже не знал, как разобрать автомат. Сейчас Владислав – боевой медик взвода, вместе с побратимами освобождал Киевскую и Харьковскую области, параллельно рассказывая коллегам со всего мира о том, что происходит в Украине.

В разговоре с OBOZREVATEL младший сержант Владислав Дунаенко вспомнил, как возвращался домой в пустом автобусе, выжил в разрушенном врагом доме и к чему пришлось привыкать на фронте. Также журналист рассказал, почему перестал общаться с родственниками в Луганске, что раздражало во время первых отпусков в относительно мирных городах и почему не стоит идеализировать военных.

Публикация подготовлена по инициативе Национального союза журналистов Украины.

– До сих пор хорошо помнишь 24 февраля? Как для тебя началось полномасштабное вторжение?

– За несколько дней до этого я поехал в командировку в Испанию, где наша сборная по баскетболу играла против испанцев. Я не хотел ехать, потому что тогда уже было обращение относительно признания "ЛНР" и "ДНР" и у меня были плохие предчувствия. Я думал, что начнется что-то, но считал, что будет какое-то обострение на Донбассе. Но отец заверил, что лучше поехать, что все будет нормально.

От испанской атмосферы я немного развеялся и забыл о переживаниях. А 24-го утром проснулся на пробежку и уже было много сообщений, звонков, новостей. Так совпало, что одним из первых мне попалось видео, как вертолеты летят над Киевским морем, у дамбы. У меня же родители в Вышгороде, и младший брат был дома. Я думаю: "Капец, если уже рядом с домом, то это плохо".

Я позвонил отцу, поговорили, он заверил, что все окей, и пообещал, что дождется меня и не пойдет сам в военкомат. Я сказал, что вечером матч, и я не знаю, будет ли он, но на следующий день буду возвращаться домой. Понятно, что небо над Украиной уже закрыли, но я думал, что как-нибудь договорюсь и что-нибудь найду. Я раньше путешествовал автостопом из Киева в Португалию, и мне не впервые было вписываться в какие-то поезда, машины.

Руководство нашей компании предлагало мне или остаться еще на время в Испании, или сразу передислоцироваться на Кипр и забрать туда семью. Я сказал, что мне нужна помощь, чтобы поскорее вернуться.

После этого последовал звонок президенту Международной ассоциации спортивных журналистов. У него очень хорошие отношения со всей мировой прессой. У меня есть чаты, где спортивные журналисты со всего мира. Я туда сразу забросил информацию, что началось полномасштабное вторжение, выложил первые фотографии, видео. Удивительно, что первыми вышли с этими статьями африканские коллеги – Нигерия и некоторые страны. И они не заморачивались по поводу новостей, а так и писали, что наш коллега из Украины передал такую информацию, вставляли ее и даже не проверяли особо.

Затем записал обращение в соцсетях, потому что было какое-то чувство, что нужно что-то сказать для друзей. Мне кто-то в прикол написал, что мне удалось как раз уехать за границу, когда такое случилось, но я знал, что я собирался возвращаться. Поэтому нужно было высказаться.

В обеденное время ко мне забежал пресс-офицер сборной по баскетболу и говорит, что в гостиницу съехались многие журналисты, но никто из игроков не хочет выходить, потому что все на звонках с семьями. Артём Пустовой вообще из Новой Каховки, у него были свои переживания, потому что до Каховки и Херсона на тот момент уже дошли. Я сказал, что пойду, у меня как раз было знамя, я им обмотался и вышел к журналистам.

Съехалось множество телеканалов. Мы поговорили где-то минут 20. Рассказывали, что чувствуем и как сборная себя чувствует. Раздавалось, что спорт сейчас уже не главное и результат не будет иметь значения вообще, но если нужно сыграть, то сыграют. И главное – эта площадка, надеюсь, будет для того, чтобы баскетболисты транслировали эту ситуацию. Целый день было очень нервно. И поскольку трансляция матча была на очень много стран, то возникла идея выйти на паркет с флагом и просто привлечь внимание к происходящему. Меня отговаривали, потому что я считался членом официальной делегации и могли быть штрафы и другие проблемы. Я целый матч колебался, но меня облепили охранники, потому выбежать не успел.

Но журналисты стояли с камерами, когда мы выходили из автобуса, а потом наш Пустовой на щеке нарисовал флаг и надпись "Нет войне", и это поймала камера. Я передал команде флаг, с ним они вышли после матча, зрители им рукоплескали.

А на следующее утро мы уже выехали в Мадрид. Мне взяли билет в Будапешт, а сборная еще оставалась там. Тогда в Мадрид приехали Reuters, я с ними разговаривал и заставил поговорить кого-то из баскетболистов. Это достаточно влиятельное и важное информационное агентство.

Из Будапешта я поездом доехал до какого-то городка вблизи границы с Украиной. Хотел перейти пешком, но там нет пешего перехода, только на машине, а в тот момент все только уезжали из страны. Тогда ко мне подошли мужчины спросить, как я, они оказались европейскими представителями Voice of America ("Голоса Америки"), мы с ними еще пообщались и записали интервью на фоне границы, а потом я поймал автобус. Он вывозил индийских студентов из Украины в Венгрию, а обратно возвращался пустым. Он меня довез в Ужгород.

Оказалось, что в Ужгороде находится автор проекта "От души в душу", и на следующий день мы с ним ездили по милитарным магазинам, искали хоть что-то, потому что я в феврале возвращался из Испании в футболке и шортах. Поэтому я купил какой-то военный костюм, шапку, берцы, перчатки. Конечно, их потом никто не использовал, потому что они, как оказалось, не были хорошего качества. Но на тот момент скупали все, что видели. Потом меня довезли в Хмельницкий, где живет моя бабушка. Там я уже сел в поезд на Киев.

Запомнился момент, когда я приехал на вокзал в Хмельницком вечером. Тяну свои вещи, два больших пакета с касками, а поезда нет по расписанию. Я подошел к окошку на вокзале, обращаюсь к другим людям в очереди: "Извините, можно без очереди спросить, потому что поезда нет". Кто-то начал ворчать, что все только спросить. Тогда я говорю, что мне нужно на Киев. Они посмотрели на меня так, будто в последний путь провожают, и отступили, а какая-то бабушка даже перекрестила и сказала: "С Богом". Когда приехал поезд, там были только мужчины.

Когда я вышел на вокзале в Киеве, уже были слышны какие-то взрывы и выстрелы. Меня забрал коллега и сразу увез в воинскую часть, потому что отец не дождался и уже на второй день вторжения был там. Домой я попал где-то через месяц-полтора, когда отбили Киев, Черниговскую и Сумскую области и можно было хоть ненадолго заглянуть домой и посмотреть, что там.

– То есть вы уже за границей знали, что пойдете воевать?

– Понимание было, потому что перед выездом в Испанию мы проговаривали это с отцом и договорились: если что-нибудь начнется, я возвращаюсь и мы идем вместе. Плюс я сам родом из Луганска, хотя с 2000 года живу в Киеве и не являюсь переселенцем. Когда в 2014 году началась война на Донбассе, мне не было еще 18 лет и было проблемно пойти воевать. Но был такой батальон теробороны "Купол" на Житомирской трассе, где находилась пейнтбольная база. И мы там тренировались с ребятами.

Я – выходец из круга футбольных хулиганов, и там была такая очень националистическая среда. Мы ходили на марши ко дню рождения Бандеры, на 14 октября. Поэтому даже не обсуждалось, пойдет ли кто воевать или нет. Это сразу было ясно. Просто был непонятен определенный алгоритм действий, что предпринимать. Но за несколько недель до вторжения мои знакомые ушли и зарегистрировались в ТРО. Поэтому когда я приехал в воинскую часть, это была уже организованная тероборона. Отец сказал, что им из КамАза выбросили оружие, но это было уже сформированное и более-менее понятное подразделение. Это была не одна из самоорганизовавшихся ТРО, а Тероборона как подразделение ВСУ.

– То есть определенная подготовка к началу полномасштабного вторжения у тебя была?

– Я бы не назвал это подготовкой. Боевым оружием я до этого не пользовался и даже не знал, как разбирать автомат. Мне уже отец на месте объяснял, как его разбирать и чистить. Медицинских навыков тоже не было. Если и была какая-то подготовка, то в большей степени психологическая, нравственная. У меня не было страха выстрелить в кого-нибудь или что-то такое сделать. Супертактических навыков не было, но были ясны элементарные вещи: перед оружием двигаться нельзя и нужно опускать и поднимать. Я понимал, что нас ждет, и в этом плане страха не было. Единственное, была физическая подготовка, потому что я много лет занимался спортом.

– Каким спортом ты занимался?

– 8 лет я занимался борьбой – самбо, дзюдо, и 4 года – тайским боксом. У меня нос, кулаки и челюсть переломаны. Поэтому в плане ощущения боли и понимания, как это терпеть, у меня проблем нет.

– Вы пошли воевать вместе с отцом. А как к этому отнеслись другие родные и близкие?

– Ни жены, ни девушки у меня на тот момент не было. И, с одной стороны, это очень хорошо, потому что нет никого, кто может волноваться на том же уровне, что и мама. А с другой, – это определенная поддержка, которой моментами могло не хватать. У мамы откровенно не было выбора, она понимала, что так произойдет, потому что я все эти годы был занозой. Обычно плакала и переживала. Мы их с братом отправили в Хмельницкий к бабушке. Но пока не гаркнули, они не сели и не поехали.

Что касается родственников из Луганска, то в 2014 году они еще не были зомбированы, не ходили голосовать и никого там не ждали. Но когда туда вернулись через некоторое время и жили все эти годы, то понятно, что их мировосприятие изменилось. Когда это началось в феврале, никто нам не писал и мы особенно туда тоже не стучались. Это родственники по маминой линии, она просто поддерживала связь со своей мамой, но на бабушку вообще сетовать нет смысла: это старый человек, она не поддерживает ни то, ни другое и по большому счету просто хочет, чтобы был мир и не умирали люди.

Моя крестная, мамина сестра, – это уже отдельная история. У нее там есть определенные деформации, потому что ее муж служил в милиции, потом пошел в полицию "ЛНР", и у нас с ним возникали определенные конфликты. Уже через полтора месяца после начала войны крестная спросила, как дела, будто ничего не произошло. Я просто проигнорировал. Сказал маме, что я чисто из уважения к ней не буду ничего писать. Маме больно, а я стараюсь в это не углубляться. Несмотря на то, что крестная была довольно близким человеком, я не чувствую горечи оттого, что обрубил это. С войной я научился легко и безболезненно прощаться с людьми, с которыми мне не по дороге.

Бабушкам мы не говорили, что я воюю, а в компании, где я работаю, знали. Они помогают мне и поддерживают. С машинами помогали, с какими-то приборами. Друзья тоже знали, где я и что делаю. У меня не было по отношению к ним разочарования. Я знал всех, кто точно пойдет воевать. Так и вышло. Лишь со временем, когда фронт переместился на восток страны, кто-то вернулся к работе, но они активно донатят. Кто-то остался в армии. Но тех, кто остался в стороне от этой войны, не было.

– Как и где вы встретили свой первый большой бой?

– Что касается каких-то боев, то я всем сразу говорю, что у меня не какое-то там рейнджерское подразделение, чтобы встречать какие-то невероятные бои. Когда мы начали освобождать Киевщину, то заходили уже на зачистку. А первыми шли штурмовые подразделения, потом Нацгвардия или подразделения ВСУ, а мы были последними, кто заходил и проверял, не потерялся ли никто и не скрывается. Была стрельба, но супербоев не было ни на Киевщине, ни на Харьковщине, куда потом попало наше подразделение. Нас как раз бросили на Харьковскую освободительную операцию.

Сейчас идет война артиллерии и в какие-то суперстрелковые близкие бои попадают только штурмовые или те подразделения, которые находятся на очень горячих участках, где штурмует враг. Конечно, бывало на Харьковщине, что "разбирали" полностью дом, в котором мы сидели, было до пятнадцатых прямых попаданий. И вертолеты вылетали прямо над нами.

– В каких горячих точках пришлось побывать после Киевщины? Я уже поняла, что была Харьковщина.

– В Харьковскую область мы приехали еще до начала освободительной операции, поэтому у нас были позиции Старый и верхний Салтов, это возле водохранилища. Там мы стояли на одном берегу, а на другом уже стояли русские. И работало все, что только можно. И непрестанно. С утра до ночи – минометы, танки, артиллерия, вертолеты, авиация…

Когда заезжает новое подразделение на какие-то позиции, первые дни его кроют безбожно. Это такая моральная проверка. Понятно, что они хотят убить, но еще и проверить. Но мы достаточно хорошо готовились к этому благодаря нашим адекватным командирам. Были занятия по тактике, медицине, топографии, радиосвязи и инженерному делу. То есть даже элементарное, как правильно рыть окоп, это тоже очень важная вещь, как оказалось. Потому что главное оружие пехоты совсем не автомат, а лопата. И психолог к нам приезжал в подразделение, разговаривал. Поэтому в Харьковской области у нас не было паники или чего-то неожиданного.

Мы простояли там где-то две-три недели. А когда началась освободительная операция, сразу поехали. Мы проезжали Купянск, Двухлетнюю. В Двухлетней еще и под обстрел попали. Потом вечером освободили Волчанск, а на следующее утро мы уже туда заехали и зачистили. Еще кого-то там нашли. И потом довольно долго, около двух месяцев, мы стояли в Волчанске. Грубо говоря, на границе с Россией. Там от города до границы два или три километра.

Когда мы заехали в Волчанск, то несмотря на 6 месяцев оккупации, он был довольно цел. А после освобождения начали систематически обстреливать, чтобы еще и показать: пока там были россияне, все было тихо, а зашла украинская армия – и начался капец. Людей в городе на тот момент осталось немного.

В середине декабря мы приехали на ротацию, сходили в отпуска и сейчас находимся в Киеве. Работаем как мобильные огневые группы во время воздушных тревог – выдвигаемся на крыши, работаем против "шахедов". И на пунктах несокрушимости помогаем с поддержанием порядка. Такие несложные наряды, чтобы все могли как-то больше отдохнуть, но и без дела даже здесь не сидим.

– То есть до Луганщины, где вы родились, еще не дошли?

– Только возле границы с Луганщиной проезжали. Но к концу этого месяца примерно ожидается новый выезд. Когда и куда именно – это еще неизвестно, но не исключение, что можем поехать и в направлении Кременной и Сватова.

– Какой у вас быт на фронте? В социальных сетях выкладывают и блиндажи, и какие-то дома. Возможно, что-то запомнилось из тех мест, где вы жили? К чему было привыкнуть тяжелее всего?

– Мне в принципе не было слишком сложно, потому что был опыт путешествия, когда я жил и в палатке, и на Елисейских полях в Париже, и на берегу океана в Португалии. Поэтому суровый быт не испугал. А к чему приходилось привыкнуть… Наверное, к постоянным звукам. Но и к ним ты привыкаешь. И уже понимаешь, когда нужно наклониться, когда не надо.

Я даже брал с собой книги и читал в свободное время. Иногда заставлял себя что-то писать, но из-за того, что здесь побратимы разных профессий и не все достаточно интеллектуально подкованы, то были некоторые вопросы. Первое время, когда я вернулся из Испании и сразу попал в воинскую часть, довольно долго поддерживал связь с иностранными коллегами и выходил в эфиры на американском телевидении, например, на Fox News, так мне говорили, что я пошел пиариться. У меня не было ни желания, ни сил объяснять, что это необходимо для информационной борьбы.

И на фронте, когда писал какие-то сообщения, приходилось часто объяснять, что не стоит воспринимать все буквально, что есть художественные приемы преувеличения или концентрирования какой-то ситуации. Но иногда просто заставлял себя писать, потому что ко мне обращались и иностранные коллеги – пиши, мы используем эти материалы.

В июне в Катаре была церемония награждения лучших спортивных журналистов 2021 года, и там использовали мои сообщения, фотографии, рассказывали историю нашей страны и мою личную. Потом я уже ездил на конгресс в октябре в Рим, и там использовали. И это меня как-то побуждало писать и рассказывать. И плюс уже была ломка (улыбается). Но на какие-то великие статьи я так и не смог себя уговорить. Вроде бы надо и хочется уже, но не до этого.

– Понятно, потому что такая ситуация, что время найти очень трудно.

– Ты целый день работаешь, копаешь, что-то там налаживаешь для быта или какая-то тревога, и ты сидишь на наблюдательных пунктах, созерцаешь. Когда есть время, то поел, и любую свободную минуту используешь просто, чтобы поспать. Я брал две или три книги, но если половину одной прочитал, это хорошо. Потому что не могу читать с телефона, как-то не воспринимается. И к тому же, чтобы нормально погрузиться в книгу, должна быть определенная атмосфера, чтобы никто не трогал. А такая атмосфера бывает только на наблюдательном посту, где читать не можешь, потому что нужно наблюдать.

Когда есть интернет, то стараюсь что-то на ютубе посмотреть, чтобы не выпадать из информационного контекста, какое-нибудь интервью или что-то более комедийное – просто отвлечься, расслабиться. Ничего плохого в юморе во время войны не вижу. Я уже прошел все те стадии восприятия агрессии, потому что кто-то гуляет, а кто-то – нет.

Я анализировал свое поведение и понял, что даже если завтра меня демобилизуют и скажут, что можешь возвращаться на нормальную работу и заниматься чем хочешь, я не смогу вернуться. Может, какое-то время подлечусь, что-то поделаю просто, чтобы развеяться, а потом придется возвращаться. Потому что, во-первых, дело не окончено, а во-вторых, после того, что там увидел и почувствовал, уже не сможешь спокойно жить, если знаешь, что другие еще находятся в тех условиях.

Я стал понимать ребят, которые воевали с 2014-го по 2022 год. Когда они возвращались, их тянуло назад. Не потому, что они не смогли найти себя в гражданской жизни или не знали, чем заняться. Они знали, у них были планы. Просто тоже знали, что еще ничего не закончено, знали, что там происходит. И они уже были готовы. Я, например, не хотел бы, чтобы вместо меня пошел воевать младший брат. Я не утверждаю, что он сломается и не выдержит, но знаю, что это точно не его.

Армия – это тоже максимально не мое, потому что мне сложно ощущать ограничения в чем-либо. Даже когда я устроился на первую постоянную работу, а не фриланс, мне было трудно привыкнуть, что я не могу в любой момент взять и куда-то уехать за границу, что я должен быть постоянно на связи.

А тут ты должен слушаться и по большому счету твое видение, твой голос никого не волнует. Но чем прикольны именно подразделения ТРО... Из-за того, что много гражданских людей разных профессий, у них нет узкого видения какой-либо ситуации. То есть военному сказали – он выполнил, а гражданские начинают думать, как это выполнить с меньшим риском. Пытаются найти лучший подход.

Какой-то легкости пребывания здесь мне добавляет тот факт, что я – человек амбициозный, и если чем занимаюсь, то надо уже чего-то достичь. То, что время от времени присваивают какие-то звания или минимальные награды, не слишком важно, но придает настроение и понимание, что вы на верном пути.

– Кстати, что ты читаешь?

– Я брал с собой "Мужчины с Марса, женщины – с Венеры", о мужской и женской психологии. В Харьковской области в подвале нашел старого "Кобзаря". Я его там не читал, просто забрал домой как реликвию. Сейчас читаю "Приключения бравого воина Швейка" чешского писателя Ярослава Гашека. Достаточно комедийная книга, во многом отзывается из-за того, что сейчас происходит в России. Купил недавно Валерия Маркуса "Следы на дороге". И наконец-то добрался до этой книги. А дома стоит стопка накупленных книг, которые еще не читал. Это и какие-то спортивные биографии, и что-то более профессиональное, и книги от Гарика Корогодского, которые он мне подарил.

– Какой у тебя позывной и почему именно такой выбор?

– У меня позывной "Дунай", он у меня еще из школы, потому что фамилия Дунаенко. Меня и в околофутбольных кругах знают как "Дунай". То есть он со мной всю жизнь. У отца позывной "Маркони". Казалось бы, мог быть "Дунай-старший", но он по первому образованию заканчивал новороссийскую мореходку, был радиосвязистом, а Маркони – тот, кто придумал радиосвязь.

– Как удалось организовать твой выезд на конгресс спортивных журналистов в Рим?

– Это действительно было сложно с бюрократической точки зрения. Я всегда был на связи с Международной ассоциацией спортивных журналистов (AIPS), потому что два года подряд завершал с отличием электронный колледж. У них есть программа для молодых журналистов до 30 лет, и когда началась пандемия, они адаптировались и перевели в онлайн, сделав такой электронный колледж. В 2021 году ездил в Швейцарию учиться по их программе – там были 20 спортивных журналистов из 20 разных стран.

Меня приглашали поучаствовать в их программе во время чемпионата мира-2022 по легкой атлетике в Юджине, США, но я сказал, что вряд ли это удастся. И тогда президент AIPS сказал, что хочет, чтобы я принял участие в конгрессе в октябре. Это еще было летом, поэтому я ответил: "Давайте доживем". Но отметил, что нужно как минимум запрос к министру обороны. Он направил запрос на Алексея Резникова. Мне помог Александр Гливинский – президент украинской ассоциации спортивных журналистов. Потому что запрос поступил, но, понятно, что он мог потеряться. Запрос передали дальше генералу Залужному. Поскольку я – военнослужащий, то должен получить официальный отпуск от главнокомандующего.

К моему удивлению, сложнее всего было получить разрешение на месте, потому что в тот момент, когда должен был выезжать за границу, мы уже были на боевом выезде в Волчанске. Харьковская освободительная операция уже прошла, и мне потребовалось разрешение от комбата. Поэтому я ходил и капал, капал. Мне отвечали, что дадим. А самого документа не было. И я его получил уже с утра в день выезда.

На конгрессе в Риме я не был в составе нашей делегации во главе с Александром Гливинским и Михаилом Ревуцким, а был как приглашенный гость-спикер. Мне была отведена отдельная панель в день открытия после президента УЕФА Александра Чеферина.

С подготовкой мне помогли коллеги из Tribuna.ua, где я работал определенное время и потом еще публиковался и сохранил хорошие отношения. Ассоциация строила мое выступление на личной истории – от спортивного журналиста к воину. А мы понимали, что наша цель – подчеркнуть, что Россия страна-террорист, убивающая спортсменов и разрушающая спортивную инфраструктуру Украины, что Россия использует спорт для пропаганды.

Мое выступление вызвало хороший резонанс среди иностранных коллег, которые там находились, – каждый день были общение и интервью. Мне понравилось, что там был определенный ажиотаж из стран Дальнего Востока – Южная Корея, Тайвань, Япония, которая просила базу о разрушенной инфраструктуре, убитых спортсменах. Общался с представителями Ближнего Востока, с европейскими коллегами. Потом видел, что вышли статьи в Германии, Польше, Австрии и еще где-то. То, ради чего я туда ехал, так оно в принципе сработало.

Сильно погулять по Риму не смог, только однажды вечером я вышел подышать свежим воздухом. Депрессии не было, но просто было такое чувство, что раньше фильмы или книги о войне читаешь и тебе кажется, что война по всему миру и все люди об этом знают. А там, в Риме, люди просто сидят, едят пиццу, пьют Апероль за столиком, а ты вспоминаешь, как еще два дня назад ел тушенку в окопе. Конечно, контраст, но психологической "попайки" из-за этого особо не было.

И даже когда мы вернулись на передок в декабре, у меня с отцом был разговор, тем более после того, как я побывал в доме, который разрушили под ноль. Отец говорил, если сейчас психологически накроет, ты не стесняйся и говори. Это нормально. Там на адреналине ты постоянно в напряжении, а тут – приехал, расслабился и может накрыть. Но пока для меня все прошло без последствий. Как оно будет дальше – не знаю, потому что ты никогда не знаешь, когда оно вылезет.

– Кстати, о возвращении и о том, что все гуляют. Когда ты приезжаешь с фронта в относительно мирную жизнь других городов, в чем для тебя самый контраст?

– Первые разы, еще весной и летом, было как-то необычно, отвык от этого. Было непонятно, когда глупую музыку на колонках слушали. Хотя я не буду лицемерить – до полномасштабной войны мы также грешили не особо патриотической музыкой. Но после 24 февраля это стало острее ощущаться. Потом к этому как-то нормально относился. Приезжал и думал, что нужно тоже в какое-нибудь заведение сходить, кофе попить, посетить места, которые ты любишь.

Я понял, что одна из тем, о которой хочу написать следующий пост: "Куда возвращаться труднее: на передок или в гражданскую жизнь?" И сейчас в гражданскую жизнь возвращаться сложнее. Потому что много вопросов, люди особенно не понимают, что происходит на фронте. Особенно когда на хайпе была эта тема о ядерном оружии. Все из-за этого переживают, а ты говоришь: "Какой смысл переживать? Если это произойдет, то ты уже ничего не изменишь, не сможешь как-то повлиять".

Сейчас мой отпуск и увольнение проходят нормально. У меня появилась девушка, она меня поддерживает. Я ее очень люблю и благодарен, что она мотивирует и вдохновляет меня выжить и вернуться ради создания семьи.

– Какое сложилось впечатление о российских военных и чмобиках? Мы очень часто говорим, что они плохо обучены, плохо подготовлены, а когда ты на фронте, как их воспринимаешь?

– По-разному. Почему, например, очень неправильно как-то выделять военных? Потому что это по большому счету то же общество, просто одетое в другую форму. Такие же привычки, такое же понимание, это тот же срез общества. Сейчас идеализируют военных или что-то еще. Но если ты был мудаком в обычной жизни, то оттого, что ты надел военную форму, даже если совершил какие-то геройские поступки, мудаком ты не перестал быть.

Так же, если человек был воспитан, образован, то вряд ли его столь сильно все это сломает. Да, могут измениться привычки и какое-то мировосприятие, но быдлом ты вряд ли станешь. Поэтому восприятие врага такое же. Можем и пошутить, что там какие-то дебилы не могут попасть или еще что-то, но все понимают, что это люди с оружием, которые хотят тебя убить и так же хорошо обучены.

– Чего, на твой взгляд, сейчас не хватает или необходимо ВСУ для победы?

– Оружия. Думаю, это главное, это понимают все – и западные партнеры, и гражданские. Тяжелое оружие, наступательное, танки. То есть людей у нас хватает, мотивации, страсти, даже несмотря на какую-то усталость, хватает. Хотя волонтерские инициативы ослабляются просто из-за финансового положения людей.

Я всегда люблю говорить, что я человек не военный, хотя служу уже почти год, но как мне кажется, что если бы нам сейчас дали все необходимое оружие в один момент, то что-то активнее пошло бы. Поэтому оружие – это основополагающее, чего не хватает. Людей хватает, индивидуальных средств защиты тоже. Это уже не первые дни, когда искали каски и бронежилеты. Понятно, что может где-то до сих пор есть такие случаи, но, думаю, они уже одиночные.

И большинство из тех, кто уже повоевал, понимают, что даже после окончания войны дома придется держать впрок шлем, бронежилеты и еще какие-то примитивные вещи на всякий случай, чтобы потом, как в первые дни, в агонии не искать: надел и ушел. Это уже будет обычным.

Только проверенная информация у нас в Telegram-канале Obozrevatel и в Viber. Не ведитесь на фейки!