Волонтер Нетесов – о "кабминовском подрывнике" и взрывах в мирных городах: Мы на грани катастрофы

22 февраля 2021 года, Черновицкая область. В одном из домов Новоднестровска прогремел взрыв, в результате которого ранения получила 51-летняя горожанка. Как выяснили правоохранители, взорвалась граната, которая принадлежала 47-летнему приятелю хозяина квартиры. То, что пострадала только сожительница хозяина, можно считать удивительным везением: ЧП произошло в многоэтажке.

8 июня 2021 года, Харьков. Конфликт компании молодых людей с 29-летним прохожим завершился взрывом: мужчина достал и активировал гранату. В результате пострадало 5 человек. Состояние самого юного пострадавшего, 16-летнего харьковчанина, медики оценивали как средней тяжести.

16 июля 2021 года, Хмельницкая область. В результате взрыва неизвестного устройства пострадали шесть человек, в том числе, 4-летний ребенок. Пострадавшие госпитализированы в Каменец-Подольскую городскую больницу. Правоохранители подозревают: взорвалась граната.

За считанные минуты таких новостей, датированных даже исключительно этим годом, можно нагуглить множество. От их количества реально становится страшно. Да, гранаты в Украине взрываются уже 8 год. Но если раньше это происходило преимущественно на востоке страны, где идет война с агрессором, то чем подальше – тем больше взрывов раздается в мирных украинских городах. Пьяные посиделки, бытовые конфликты, неосторожность – причины разные. Результат – один: проливается кровь.

Недавно же все чаще гранаты становятся способом свести счеты с жизнью для ветеранов. Для тех, кто видел смерть на фронте, смог не погибнуть там – но не видит возможности выжить в мирных городах и селах.

Едва ли не самым громким из последних таких случаев стала история бывшего добровольца- "айдаровца" Владимира Прохнича, который 4 августа взял гранату – и пришел с ней в Кабинет министров. Без предупреждений. Без требований. Без ультиматумов. Просто потому, что, как сказал сам Прохнич на видео, которое облетело страну – "за*бало".

Что толкнуло человека, который с 2014-го года пошел защищать Украину, к попытке захвата одного из подъездов здания Кабмина и подвергания риску ни в чем не повинных прохожих? Почему сами ветераны уверены: количество таких страшных событий будет неизбежно нарастать? Как, в конце концов, предотвратить грядущие трагедии? Об этом OBOZREVATEL поговорил с волонтером, поисковиком миссии "Эвакуация 200", который вывозил тела погибших украинских воинов, в том числе, и из-под Иловайска, одним из инициаторов и вдохновителей создания Стены памяти у Михайловского собора – Павлом Нетесовым.

– Павел, вы же знакомы с Владимиром Прохничем, не так ли? Как давно? Насколько близким было это знакомство?

– С 31 августа 2014 года. Мы тогда заехали в "Айдар" – из Киева пригнали Камаз то ли сепарский, то ли российский... Его с фронта притащили весь изрешеченный пулями, отремонтировали – и отдали "Айдару". А под Харьковом еще БРДМ для них забрали. Ну и помощь привезли – картофель, лук, такое...

З нами ехали хлопцы-"айдаровцы", в частности, Саня Николаец, "Ирпень", которого я хорошо знал еще с довоенных времен. Он был ранен – и после лечения на фронт возвращался. Саня меня с Володей и познакомил. Тогда как раз "Айдар" должен был переходить в ВСУ. И подразделение "Ирпеня" в полном составе перешло.

Уже 1 сентября я поехал в Иловайск, искать и вывозить погибших ребят. И для меня все круто поменялось. Но все события, которые этому предшествовали, я помню очень хорошо. Как и людей, которые тогда были там.

Мы с Володей постоянно пересекались все эти годы. Я знаю, что в 2016 году он был тяжело ранен и лечился долго. За время, что Володя воевал, у него было 4 контузии. Он сапер – у него даже позывной такой был, "Сапер". Крепко ему за эту войну досталось – до сих пор кучу осколков в теле носит...

Володя – абсолютно нормальный, адекватный человек. Он еще и другим всегда помогал. По возвращении домой они с Николайцем в Ирпене СТО открыли – так Вовка ребят-побратимов на работу взял... Еще какой-то бизнес они начинали, кофе разливали, еще что-то. Потом, правда, между ними какое-то недоразумение случилось, но я в это не влезал. Они все – мои побратимы.

В основном мы с Прохничем виделись, когда Саня Николаец приезжал и парней собирал. Саня эдаким "стержнем" был, вокруг него все крутилось... А год назад Саня умер от инфаркта. Вот так – раз! – и не стало человека. И с Вовой мы встретились на похоронах в Ирпене.

После этого я его не видел – до этого года, когда нас в конце июля пригласили в Боярку на фестиваль "Под сенью тризуба". Вова Прохнич подошел к нашей палатке. Мы с ним около часа беседовали. Саньку вспомнили. Вова еще говорил, что на поминки не ходил. Пришел только на кладбище... Я спрашивал, как у него самого дела – ответил, что все нормально. Что были какие-то долги по бизнесу, но с ними он уже разобрался. Что СТО работает... Мне потом рассказывали, что он вечером еще приходил с девушкой – искал нас. Но мы уже уехали...

В следующий раз я увидел его уже на том видео из Кабмина.

– Как это было?

– Я пришел на работу утром. И как-то так случилось, что обычно у меня куча дел, а тут минутка выдалась – и я Facebook открыл. Посмотрю, думаю, что там нового? И у одного из моих фейсбучных друзей я увидел видео. Смотрю – а там Вова Прохнич.

Сказать, что я был шокирован – это ничего не сказать. У меня начали дрожать руки. Я стараюсь звук включить, потому что видео было без звука – а оно вылетает. Начинаю вспоминать, у кого я это видео видел, нахожу... Я его смотрел три раза. Никак не мог понять, что происходит. Мне почему-то показалось, что это КГГА. Потом бросил все – и как был, в шортах, в тапочках – побежал. По дороге набрал нашего общего товарища Максима. Спрашиваю: ты где? А он из больницы как раз ехал – почки прихватило. Говорю: разворачивайся, подхватишь меня по дороге: с Вовкой беда.

Когда уже ехали, я только молился: не трогайте его, только не трогайте... Понимал, чем это закончится. Вовка – это человек, который четко понимает, что происходит и что такое граната. Это сапер с холодным умом и крепким самообладанием. Он никогда не ныл, не жаловался на проблемы. Я никогда не слышал от него, что у него все плохо – всегда "Все нормально". Поэтому когда произошло такое – я четко понимал, что человек – на грани. Что-то такое случилось, что он готов натворить беды. Не кому-то, не людям – себе.

Когда мы прилетели к Кабмину, все уже закончилось. Прохнича увезли в Печерский райотдел. Там уже были адвокаты, которые с "Айдаром" работали много лет. Еще по делу замкомбата Лихолита. Тогда, под суд, где "Батю" судили, мы все приходили. Вовка тоже был...

Так, собственно, я узнал, что случилось.

– Что же произошло? С самым Прохничем вам удалось поговорить, расспросить, почему он это сделал?

– Только на первом суде – пару минут... Он молчит. Когда я у него спросил о причинах – он только опять и опять повторял: "достали, просто достали – не могу так больше"... Я увидел, что смысла расспрашивать дальше просто нет. Он тогда был в ужасном состоянии – прежде всего, психологическом. Даже в худшем, чем когда пришел в Кабмин. И физически ему было плохо. Еще в райотдел для него "скорую" вызвали. Мы с врачами тогда общались, спрашивали, что с ним – они говорили, что выглядит неважно, переволновался, давление подскочило, но они его, мол, подкололи – и надеются, что все будет нормально. Я спрашивал, трезвый ли он – мне ответили: абсолютно трезвый. То есть человек в здравом уме, в сознании, без антидепрессантов или алкоголя взял гранату и пошел в Кабмин.

Еще в райотделе я узнал, что у Володи опухоль в мозге. Что он якобы пытался лечиться – и у него закончились деньги. Оказалось, он вообще никому ничего не говорил о болезни. Даже брат его родной не знал. Уже потом выяснилось, что он пробовал лечиться. Что отдал кому-то больше 100 тысяч гривен – и не помогло...

Но в Кабмин его не безденежье привело. Не в деньгах дело – я Володю знаю. За деньги нормальный человек никуда не выходит. Дело в другом. В том, что он просто не видит никакого выхода. Знаете, как бывает – уперся в стену и все...

Я так вижу ситуацию, что человек просто решил публично совершить самоубийство. И показать, что "за*бали", как он говорил на том видео из Кабмина.

Не скажу, что меня очень удивило, когда в СМИ Володю назвали "террористом". Ведь даже наши, те, кто все эти годы живет войной, некоторые волонтеры известные писали слово "терроризм". А меня это реально раздавило. Я убежден: за то, что произошло, ответственность лежит на всех нас. Это ответственность государства, прежде всего. Потому что оно такими людьми не занимается.

Именно поэтому, убежден – и я на суде это говорил, когда мы брали Володю на поруки – несмотря на то, что он совершил действительно серьезное правонарушение, его нельзя было оставлять в СИЗО. Напротив – сейчас очень важно, чтобы с ним могли общаться его друзья. Чтобы я, например, мог ему каждое утро позвонить – и спросить: Володя, как у тебя дела? Чтобы государство обратило внимание на его болезнь – и помогло ему как-то решить этот вопрос...

Но у нас почему-то решили иначе: что его надо закрыть – и все. Что он – террорист. А его нельзя закрывать. Его надо лечить. И срочно.

Но судья на это не обратил внимания. Как и на то, что взять Володю на поруки вызвались человек 50 – и это только те, кого в суд запустили. В целом же, думаю, желающих далеко за сотню было...

Я так понимаю, была команда какая-то сверху. Мы когда под судом стояли – представитель полиции постоянно ходил, снимал. А потом зашел внутрь – и совсем скоро полицейских под судом стало больше. Они встали справа, слева... Нацгвардейцы вооруженные приехали... Я так понимаю, кто-то там где-то наверху испугался каких-то беспорядков. Хотя мы – все, кто приехал в суд, – вели себя вежливо, нормально. Мне даже жаль тех правоохранителей было. Видно было, что им страшно. Но мы же понимаем, что они на службе. И среди наших ребят – немало тех, что в том же милицейском батальоне "Миротворец" воевали в свое время. Для них Вова Прохнич – свой. Но и те ребята из полиции и Нацгвардии – тоже свои.

– Как думаете, болезнь могла повлиять на поступок Прохнича?

– Косвенно – вполне возможно. Володя – второй среди моих побратимов, у кого диагностировали опухоль в мозге. Еще один – полковник Олег Табачук из Винницы, очень крутой военный. И жена у него служит в ВСУ. Так вот Олегу недавно стало плохо, он даже сознание потерял. Пошел к врачам – и услышал, что у него в голове опухоль. Причем оперировать ее крайне опасно – она вся пронизана сосудами. Когда он консультировался у немецких врачей, они рекомендовали попробовать ее "задавить" препаратами – и только в крайнем случае оперировать.

Так вот – знаете, что ему сказали в нашем военном госпитале, в неврологическом отделении? "Да что ты переживаешь? Тебе все равно месяца два осталось жить!". Какая, мол, разница – прооперируем и без обследований, без ничего... Олег жаловался, что пытался что-то объяснить тому начальнику, что ему не хочется превратиться в "овощ", сколько бы там ему не отведено было прожить – а тот не слушал. Едва вырвали его оттуда...

А если вы везде натыкаетесь на такое отношение? Особенно оказавшись в ситуации, которую не каждый может принять. Ведь не каждый сможет примириться с мыслью, что вот у него в голове вдруг "поселилось" что-то, что не дает ему жить дальше. Когда смерть – это не какие-то рассуждения, это не где-нибудь, далеко – а вот, рядом? Когда то, что ты завтра можешь умереть – это реальность? Может от этого "сорвать крышу"? Я думаю, вполне.

И вот Володю сейчас закрыли – и его состояние ухудшается. С каждым днем. На свидание с ним первые дни не пускали. Единственное – можно было передачи передавать. И письма через адвоката. Мы ему писали: Вова, мы тебя не бросим. Мы рядом с тобой. И я ему тогда на суде то же говорил. Что – да, ты совершил тяжелый проступок, ты 100% нарушил закон. Но мы тебя не бросим. Потому что мы своих не бросаем. Особенно – в таком состоянии.

– Вы говорите, нельзя было его закрывать. Но, вероятно, судья просто побоялся повторения? Побоялся, что человек, пришедший с гранатой в правительственное здание – может сделать это еще раз?

– Да не сделал бы он больше такого! Если бы его выпустили на поруки – он бы не сбежал. И с гранатой второй раз не пошел бы. Потому что за него поручились побратимы. И он чувствует эту ответственность. Это очень важно. Люди, которые добровольно пошли защищать Украину – они другие. И если такой человек чувствует ответственность, если имеет общественную задачу держаться – он будет держаться. У него такого срыва уже не будет.

И знаете, что меня еще зацепило в этой истории? Вот много побратимов хотели взять Володю на поруки – и это понятно. Потому что он свой. Потому что они для него в этой ситуации больше ничего сделать не могут. А вот когда министр Министерства ветеранов берет на поруки Владимира Прохнича – я этого не понимаю. Потому что она – не простой человек. И может сделать для Вовы и для других ветеранов гораздо больше, чем простые люди. То, что с ветеранами сейчас никто не работает – это, в том числе, и вина Министерства ветеранов. И если, а точнее – когда в следующий раз граната взорвется – это будет и их ответственность.

– Думаете, будет увеличиваться количество таких случаев?

– Безусловно. У нас даже сейчас чуть ли не каждую неделю это происходит. Практически каждый день. Через три дня после того, что сделал Вова – подрыв гранаты в Кривом Роге. И там же полицейские даже не пробовали с человеком разговаривать. Просто пошли толпой отбирать ту гранату. Это хорошо видно на видео. А поговорить? А выяснить – кто такой? Есть ли побратимы, которые могут подъехать? Может, кого-то хочешь увидеть, друг? Сейчас мы этого человека найдем. А ты тем временем это нам отдай, обещаем – трогать не будем тебя... Что-то такое. Хотя бы попробовать разрешить конфликт...

Вот почему в Министерстве ветеранов нет горячей линии? Почему не создать ее и не посадить туда людей, которые понимают, что такое война и знают, что происходит с людьми, которые эту войну прошли, в мирной жизни? Не фейковых "ветеранов", не людей с "корочкой" УБД, а людей, которые реально воевали, которые видели смерть, которые знают, с какими проблемами участники войны сталкиваются здесь, в тылу.

У нас сейчас многие себя ветеранами называют. Я, например, себя таким не считаю. Но по документам я им являюсь: у меня есть удостоверение УБД. Так вот за все эти годы ко мне ни разу никто не позвонил, не предложил пролечиться или поехать где-то отдохнуть. Все – за свой счет. Руку у тебя отняло? Надо такое и такое лечение, стоит столько-то и столько-то. Ножки не слушаются? Готовь деньги.

– Хотя как раз среди военных очень много случаев онкозаболеваний...

– Да, конечно. Кто знает, что запускает эту болезнь? Когда рядом с тобой что-то бахнуло и взрывная волна тряхонула твой мозг – может именно тогда какая-то одна клеточка и решила: буду-ка я теперь расти сама по себе... И выросла – в опухоль. А постоянный стресс? А перманентно повышенный уровень гормонов?.. Я по себе знаю: там – ты бегаешь, летаешь просто. У тебя ничего нигде не болит. Но как только возвращаешься домой – и начинается: здесь тянет что-то, там – колет, там в глазах двоиться начинает, слух пропадает...

– Вы пытались как-то донести Минвету эту идею – начать что-то делать, пока не поздно? Пока никто не погиб?

– Я был при создании этого министерства фактически. Еще когда Оксана Коляда (экс-министр по делам ветеранов – Ред.) в кабинете тогда еще народного депутата Андрея Тетерука этот вопрос согласовывала. И потом, когда они делали какие-то заседания, обсуждения, писали толстенные талмуды с задачами будущего министерства... Я был на первых двух заседаниях. Посмотрел на всю эту фигню – и спросил: а где у вас тут в задачах написано о сопровождении семей погибших? "А при чем здесь они?" - спрашивают. Ну как при чем? Вот ветеран, вот его семья. Ветерана нет – семья остается. Вы хотите сказать, что у вас не должно быть этой зоны ответственности?.. А в ответ – тишина.

Это при том, что в том талмуде у них даже эвакуация погибших с поля боя была. Для чего, если в Минобороны есть целая структура, которая этим занимается? Вычеркните это – и впишите семьи погибших. Или захоронение ветеранов. Этим ведь не будут Вооруженные силы заниматься, ветеран – он ведь не служит уже! Это вы в этом участие должны принимать...

Дважды я туда попал. Больше не приглашали. Потом еще с Фриз общался, поднимал вопрос Кушугумского и Краснопольского кладбищ, где неидентифицированных защитников Украины хоронят. Она туда поехала, что-то они там походили, гранотсева поподсыпали – и на этом все...

С Бесарабом также встречались – семьи погибших собирали... Я со всеми министрами Минвета встречался. Результата – ноль. Поэтому желания сейчас просто нет.

Я не знаком с человеком, который сейчас возглавляет это министерство. И не верю в то, что даже если мы пообщаемся – что-то изменится. Потому что считаю, что это министерство, которое стало "5 колесом", надо полностью перебрать – и набрать туда новых людей. Тех, которые будут понимать, что происходит в обществе, как обращаться с ветеранами, что надо делать.

– А что надо делать? С чего начать?

– Работы – непочатый край самом деле. Где у нас, например, список пропавших без вести? Полный, единый? Нету. У каждого ведомства – свой. Где у нас список ветеранов? Нету. А должен быть. Чтобы можно было открыть – и посмотреть, кто там есть? Какой реестр? Как они разбивают на группы? Потому что ветераны – они разные.

В Первую мировую в Великобритании это вручную сделали. Чернилами по бумаге. Записали каждого, кто воевал на Восточном фронте, присвоили ему категорию – месяц он там пробыл или полгода, был ли ранен, имеет ли инвалидность... Все учли. И когда дошло дело до выплат – не надо было ни за кем бегать, чего-то доказывать. Потому что это – унизительно.

У нас требуют удостоверения. А если у тебя его нет? Вообще или с собой? Должно было быть все в электронном виде. Чтобы тебя уже встречали со словами "Здравствуйте, где вы воевали? Может, мы с вами там виделись. Прошу, проходите"... В США это работает. А у нас – нет.

А кто занимается сейчас формированием в обществе уважения к ветерану? У нас это понятие фактически дискредитировано. Как и понятие "волонтер". У нас ветеранами называются люди, которые на фронте ни дня не были. Которые на этом статусе бизнес строят. И льготами всеми пользуются. А так быть не должно. Потому что никакие это не ветераны. Вот Вова Прохнич для меня – ветеран. А те, кто дальше Изюма не ездил – нет.

Я имею УБД – но не получал ни земли, ни квартиры. И не пойду кому-то взятки носить или унижаться ради этого. Проживу и без участка. Буду ждать какого-то прозрения от государства. Как тысячи ветеранов его ждут.

А у Минвета нету такой опции – ждать. Они должны что-то делать. Сейчас.

– Потому что гранаты сейчас взрываются...

– Да. Гранаты взрываются уже сейчас. И в следующий раз какой-то случайный осколок может срикошетить – и ранить или даже убить какого-то случайного прохожего. Какую-то бабушку, женщину или ребенка... А у нас министр по делам ветеранов вместо того, чтобы разобраться, что делать и как это предотвратить – приходит в суд, чтобы взять Вову Прохнича на поруки. Потому что, наверное, ей кто-то сказал, что это хорошо прозвучит в новостях. Но это же ничего не решает!

– А что бы решило, по вашему мнению?

– Надо другое делать. Выбрать какого-то ветерана – того же Александра Терещенко (защитник Донецкого аэропорта, был тяжело ранен, после лечения работал заместителем министра по делам ветеранов. – Ред.). Пусть он сядет – и на камеру скажет: люди! Забудьте о гранатах. Вот номер горячей линии. Какие-то проблемы – звоните. Мы посадим на телефоны самых ответственных людей – и поможем вам. По крайней мере, попробуем...

Это же можно сделать? Найти человека, который запишет такое обращение, который скажет, что все можно решить – не подвергая при этом опасности невинных людей? Этот аргумент – очень мощный. Настоящий ветеран никогда не навредит гражданскому человеку. Посмотрите, как Прохнич уговаривал ту женщину, которая к нему подошла, отойти! Как он ей кричал, что у него граната! Потому что он не хотел навредить. Он хотел зайти внутрь.

У Вовы никаких требований нет и не будет. Потому что он сам себе в жизни все сделал. Никто не требовал у него, чтобы он добровольцем ушел на восток в 2014 году. Никто не требовал, чтобы он потом из добробата перешел в ВСУ, получил квалификацию сапера, годами лазил по тем полям и разминировал их... Какие требования могут быть?! Довели. Просто довели. Он просто не видел выхода. Все, приперло! Здесь нет требований. Здесь просто могло произойти непоправимое. Слава богу, не произошло. Слава богу, что рядом был побратим, который смог до него достучаться.

Знаете, мне сейчас говорят: зачем ты за него вписываешься? Это же преступление! Преступление же – прийти в Кабмин с гранатой? Да, преступление. Но он – свой.

Я на днях разговаривал с Оксаной Набеговой – мамой Романа Набегова, который в Иловайске погиб. Вспомнили о том, что с Прохничем произошло. А она говорит: знаешь, Паш, когда Ромка погиб – у меня тоже было непреодолимое желание достать где-то гранату – и разом все закончить. Не нашла... Если бы она у меня была – я бы это сделала...

А у ребят гранаты есть. У всех есть. И все это понимают. И это – тоже ответственность. Нельзя сказать, что они все преступники. Что они – как там говорят? – "привезли с войны эту смерть". Да, привезли. А как им это удалось?

У меня в начале войны был случай, когда мы ехали и у нас в машине граната была. Там, на фронте, без этого никак было. А когда выезжали – просто забыли ее выложить... Так вот, чтобы вы понимали, за нас человек на блокпосту заплатил 50 тысяч гривен, чтобы нас отпустили. И эти деньги сотрудники МВД, которые там стояли – взяли. Разве МВД не виновата в том, что сюда, на мирные территории, провозилось множество оружия? Что его сюда провозили – сознательно? И не по три патрона в кармане, как у волонтеров бывало – а нормально так, ящиками грузили. И оно все где-то здесь гуляет.

Поэтому хорошо бы, чтобы и новый министр внутренних дел Денис Монастырский обращение записал, которое бы по всем каналам прокрутили. Сказал: ребята, у нас в стране сложилась критическая ситуация. Мы – на грани катастрофы, цепной какой-то реакции. Едва ли не каждый день в мирных городах гремят взрывы... Есть дома гранаты, еще что-то? Принесите в ближайший участок. Обещаю: никто не будет наказан. Поверьте: было бы такое обращение – не один Камаз этих гранат сдали бы. Потому что может у кого-то оно лежит дома – и он просто не знает, куда его деть. Потому что это – уголовная ответственность. Все боятся – уголовных дел, обысков, преследований...

Но если бы им гарантировали, что ничего этого не было бы – большинство бы с радостью избавилось от всего этого.

Можно это сделать? Я думаю, можно.

Или, например, сложно было бы Минвету обратиться к ветеранам и сказать: психическое состояние плохое? Скажите, в чем проблема – и вместе ее будем решать! Не думаю, что это были бы вопросы земли или квартиры...

– А какие это могут быть вопросы?

– Скорее всего – лечение, реабилитация, невозможность устроиться на работу – потому что мы мало кому здесь нужны. Возможно – отдых. Потому что многие люди никуда не ездят, не отдыхают вообще. У нас – куда сам поехал, там и отдохнул.

– Получается, если бы государство взялось систематизировать ключевые проблемы и пробовало их решать, если бы оно начало видеть людей, которые это государство защищали – не было бы у нас такого количества подрывов?

– Их точно было бы меньше. Ветеранам жизненно необходимо внимание. И уважение. Я всегда поправляю людей, которые говорят "атошник". Что за "атошник"? Защитник Украины. Доброволец. Военнослужащий. Вот как правильно называть человека, который воевал. А не непонятной аббревиатурой, которая режет слух.

Нам надо формировать рядом с понятием "офицерская честь" понятие ветеранской чести. Когда человек, который, вернувшись с войны, требует у кого-то деньги, занимается рейдерством, еще чем-то – не только несет ответственность перед законом, но и теряет право называться ветераном. Несмотря ни на какие предыдущие заслуги. Это надо внедрять в Вооруженных Силах. Этому надо учить молодежь в вузах при Минобороны. Системно и последовательно.

А у нас это делается эпизодически. У нас нет системы национально-патриотического воспитания. Все только говорят об этом. А это тоже то, чем должно было бы заниматься Министерство ветеранов.

Государство должно собрать всех ветеранов в единую семью. Составить общий список. Обзвонить всех – и сказать: вы всегда можете к нам обратиться. Требуется лечение? Мы будем стараться вам помочь. Наши возможности весьма ограничены, в Турцию мы вас отправить не сможем. Но Трускавец раз в 5 лет можем вам сделать – если вы хотите. Ну кто будет против такого звоночка? Никто.

Но они этого не делают.

Вместо этого они объявили конкурс на лучший логотип символа ко Дню памяти защитников Украины. При том, что этот символ существует уже несколько лет – и сделан не благодаря, а вопреки государству...

И это уже произошло. Независимо от того, что будет с Вовой Прохничем. Это уже было не раз. Сколько их приходили на кладбище и себя взрывали? Если бы поднять эту статистику – можно было бы ужаснуться. Но ее нет. Этой статистикой никто не занимается. В США это отточено уже до мелочей. Как только где-то какой-то случай с ветераном – все причастные к этому службы мгновенно реагируют по протоколу. И делают выводы. А у нас такого и близко нет. И не похоже, что будет в ближайшее время.

Реальное количество суицидов как среди военнослужащих, так и среди ветеранов – скрывается. Вы попробуйте запрос направить в Минобороны и спросить, сколько было самоубийств за год? Получите ответ: не ваше собачье дело. Разве что другими словами.

Когда мы делали Стену памяти – обратились в Министерство обороны с просьбой предоставить данные по погибшим воинам. Там нас послали лесом. Тогда мы написали в СНБО. Совет нацбезопасности и обороны в свою очередь собрал эти данные со всех причастных к проведению АТО ведомств – и в результате мы получили от них уже сводную таблицу с полным перечнем защитников, погибших в боях или умерших, но в зоне проведения АТО/ООС. Почему это нельзя было сделать по ведомствам – я не знаю.

А статистики по самоубийствам или смертей в результате болезней, полученных ребятами на войне – нету. И это, быть может, и является самой большой проблемой. Потому что американцы, у которых такая статистика есть, точно знают: ветеран никогда не навредит умышленно гражданским. Он не возьмет винтовку и не пойдет расстреливать какую-то школу. Это обычно делают гражданские люди – добропорядочные граждане, которые никогда не служили в армии.

А военный – это совсем другой человек. Он нацелен на защиту, а не на откровенную агрессию ко всему. И если посмотреть статистику, которая есть в США – ты увидишь, что в 99% случаев эти люди, ветераны, делали плохое с собой. Стрелялись, подрывались, походили где-то с высоты...

У нас такой статистики нет. Анализировать нечего.

Мы в Тарасовке парня хоронили. Он в Сочельник пошел в сарай – и повесился. Жена ждала-ждала, потом кинулась – а уже поздно. Спрашиваешь: что случилось? Все молчат. Никто не понимает. Тихие похороны такие...

А сколько такого было? Даже в моем окружении...

Вот поэтому я за Вову Прохнича буду тянуть до последнего. Сколько можно, как можно, любыми способами. Потому что я его знаю. Потому что для меня он – не террорист. Не человек, пришедший таким образом решить какую-то свою проблему – денежную или еще какую-то. Нет. У него проблемы намного глубже. Он больше за общество переживает, а не за себя. Это его "За*бали!" – это же обо всех нас. Это о том, как мы живем, что происходит у нас в стране. Оно его действительно довело до края. Туда, где ты уже не понимаешь, где тебе приткнуться, что тебе сделать, чтобы было хорошо всем. Туда, где ты понимаешь, что всем это – не нужно, и от этого ты смертельно устал.

В какой-то момент ты понимаешь: моя Украина – она где-то здесь, в голове, в сердце. Вокруг – это не моя Украина. В моей Украине не разрывают курганы. В моей Украине не разрушают дома на Печерске или на Подоле. Там такого нет. А у них – есть. И вот как мне примирить эти две Украины – я не знаю.

Кто знает, может, когда-то и для меня наступит момент, когда я подойду к краю. Оно ведь так и бывает обычно: все нормально с тобой, а потом – раз "– и земля из-под ног... Вероятно, у Вовы так и произошло. Потому что я не понимаю, как можно утром встать, взять гранату – и поехать в Кабмин.

Но что-то же произошло...

– Он сам так и не говорит, что?

– Нет. Когда мы на первом суде тогда пару минут говорили, он сказал: "Паша, ну как же так? Мама погибшего должна государству вернуть деньги. Потому что они пересчитали... Ну как это? Что это? Как же они все достали!". Я не знаю, откуда у него это в голове. То ли где-то прочитал, то ли кто-то ему позвонил, или, может, встречался с кем-то... Но что-то же его сломало...

Человека надо спасать. Нам всем надо спасаться. Я не хочу, чтобы так однажды погибли люди. Случайные люди. А это может произойти. И это страшно, для общества страшно. Нельзя допускать, чтобы этот страх расползался. Его надо обрезать. Вот только делать это надо не так, как у нас привыкли делать. Вот засадят Прохнича – и все. Нету Вовы – нет проблемы. Но это же не так. Это же как раз возможность обратить внимание на эту проблему.

Независимо от того, какую ответственность понесет Вова за то, что сделал. Потому что он совершил тяжкое правонарушение – и за это надо отвечать. Но мы должны посмотреть на то, что происходит, под другим углом. И ответить самим себе на вопрос: а что мы можем сделать, чтобы этого не повторялось? Что мы можем сделать для человека, который был доведен до крайней степени отчаяния – по нашей вине? Потому что это вина государства, что он так себя повел. Если бы у него было все нормально и дома, и на работе, и со здоровьем – вряд ли он бы потянулся к той гранате. Никогда. К стакану – возможно. Но не к гранате.