"Они умирали, потому что их лечили в Москве": герой, которого не показали в сериале "Чернобыль", рассказал правду об аварии

В ночь на 26 апреля 34 года назад инспектора пожарной безопасности на ЧАЭС Петра Шаврея разбудил звонок в дверь. "Станция взорвалась! Быстрее", – услышал он. На самом деле на Яновом мосту в Припяти тогда не стояла толпа зевак, как это показали в сериале НВО "Чернобыль" . Зато за небольшим лесом из разрушенного реактора в небо уходил красивый огненный столб. Так горела радиация. В ту ночь на станции тушили пожар еще два его брата, Леонид и Иван.

Петр Шаврей не любит этот нашумевший фильм. Считает, что все ложь, а от первых минут просмотра сериала у него поднялось давление. С тех пор он его больше не смотрел.

О том, что происходило на ЧАЭС во время аварии, и почему одни пожарные умирали в Москве, а другие выжили в Киеве, читайте в OBOZREVATEL.

"Нам дорога в один конец"

– Петр Михайлович, вы смотрели американский сериал "Чернобыль"?

– Я сначала думал, что должен быть документальный фильм. Меня попросили после просмотра еще и сказать свое мнение. Я включил, посмотрел несколько минут и так разнервничался, что давление поднялось. Звоню, говорю: это не фильм, а сплошное "х-х-х". Мне объяснили, что это художественный фильм. Я только потом стал приходить в чувство.

– А Василия Игнатенко, главного героя фильма, пожарного, который умирает в Москве, вы знали?

– Конечно, знал. Думаю, там в больнице в Москве не было рядом с ним супруги. К ним никого не пускали.

– Можете вспомнить, как все это произошло в тот день, где вы тогда были?

– Я служил в подразделении военизированной военной части №2 по охране атомной электростанции. Я был инспектором реакторного цеха №1. Контролировал работы, когда проходила загрузка и разгрузка топлива. Это называется профилактический ремонт. Он происходит 45 суток. Старое топливо выгружают и загружают новое. В это время надо все покрасить, провести сварку там, где нужно, 98% спиртом протереть ТВС, одновременно химзащита обрабатывается специальными красками.

Все материалы горючие, за всем нужно следить, вдруг кто-то втихаря захочет покурить. Мои старшие братья Леонид и Иван работали в смене караула. Дежурили сутки на станции. А я работал с 8 до 17 каждый день.

Перед этой бедой, примерно за полгода Леонид Телятников привел меня на контроль строительства 5-го энергоблока. И в ночь аварии там производилась сборка схем реактора. Я оставил там двух младших инспекторов, дал им задание. Сам ушел, поужинал, и уже задремал.

Тут звонок в дверь, старший лейтенант Юрий Хилько: "Давай быстрее, взорвалась станция!". Я сразу подумал, что это мои инспекторы что-то прощелкали. И в голове уже нарисовал картину, что это я виноват.

И уже когда машина вывезла нас на Янов мост, я вижу, развален 4-й блок. И такой красивенный столб разноцветного огня прямо уходит в небо. Сияет красотой, которую забыть нельзя. Тогда Хилько говорит: "Да, ребята, нам дорога в один конец, обратно мы не вернемся".

Кстати, до этой аварии, были еще две.

До 26 апреля 1986 года на ЧАЭС было две аварии

– Расскажите о них подробнее.

– Однажды при загрузке топлива сорвался стержень с топливом и разбил охлаждающую рубашку. Тогда была большая утечка радиации. По всей территории станции грунт глубиной с метр сняли. Город Припять мыли, машины у нас позабирали. Мы домой пришли без формы, потому что она была грязная, шли в рабочем белом одеянии. Тогда все приборы зашкаливали. Симптомы были такие, как будто мы получили лучевую болезнь: слабость, тошнота, рвота. После этой аварии шесть человек из одной бригады умерли, в клинике, один за другим. Но нам ничего не говорили.

Вторая авария случилась через полгода в турбинном цеху. Загружали ротор и он сорвался, полетел, и произошла утечка водорода. Если бы в тот момент были сварочные работы, то был бы взрыв, станция бы просто рухнула.

"Они пошли прямо в радиацию"

– Давайте вернемся к событиям 26 апреля. Вы приехали на станцию, где был пожар, и что дальше?

– Мои братья Леня и Иван были в составе караула, поэтому к тушению пожара они приступили через семь минут. Я, когда приехал, снял туфли, обул кирзовые сапоги, на мне была обычная форма,надел, взял 16-килограммовый противогаз. Слышу голос брата Леонида, он тогда был командиром подразделения, который тушил крышу машинного зала: "Рукава давай, эти сгорели!"

Хватаю в каждую руку по восемь килограммов рукавов и в противогазе по приставной лестнице лезу наверх. Пот заливает глаза, снимаю противогаз и кидаю вниз. Леня снова кричит. Поднял я туда эти рукава. Гидранты не давали воду, потому что трубопровод был поврежден. Насосы залиты водой, электроэнергия отключена. Нужно было срочно ставить насосную станцию, от пруда забрать охладитель. Руки обжег радиацией, потом кожа вся слезла.

А через 10-15 минут приезжает бригада №6 , в которой Василий Игнатенко (герой сериала "Чернобыль". – Авт.), Тишура и Кибенок.

Знаете, почему эти ребята погибли, а мы остались живы? Потому что мы работали на своем объекте, мы знали, куда заходить, куда выходить. А их часть, где был Игнатенко, занимались охраной города. Они бывали у нас на учениях три раза в год, но хорошо объект не знали. Приехали, увидели где горит, а это полыхала радиация. И пошли сразу туда, прямо в радиацию, просто в пекло. Если бы они поднимались, например, со стороны транспортного коридора, то все сложилось бы иначе. А так они поработали минут 20, и все. Скорые только успевали приезжать и забирать их в больницу. А через сутки их самолетом отправили в Москву в больницу.

– Но вы же тоже получили серьезные дозы. Как вас лечили?

– Мой старший брат Леонид получил 600 рентген. А хлопцы, которые умерли в Москве, у них было по 400-450, только у одного было 500. Потому что они лечились в Москве, а мы в Киеве у доктора Леонида Петровича Киндзельского.

Что-то нас удерживало от того, чтобы ехать в Москву. Еще до аварии я знал, что если схватил радиацию, то нужно выпить спирт или самогонку. Начальник цеха Фроловский мне говорил, если на выходе у меня обнаруживали дозу: "Сынок, тебе еще детей рожать. Иди и выпей полстакана спирта. Без этого его не выпускать".

И нам еще надо было в своем селе, в Белых Сороках, картошку сажать, да и Иван в селе должен был помочь теще. А тут в Москву гонят. Мы решили сбежать. Но нам это не удалось, потому что Припять закрыли, а нам сказали оставаться на службе.

Уже на следующий день нас всех вывезли от Чернобыля подальше. Там в пожарной части у нас стали брать анализы. Нам всем было плохо, мы валялись на травке. Приехали автобусы, сначала нас завезли в больницу в Иванков, где поставили почти на сутки капельницы. Медсестры сидели рядом, все время меняли эти капельницы. Постоянно нас промывали. И уже во второй половине следующего дня нас отвезли в Киев на Ломоносова, в клинику онкологии.

Американец дал мне семь лет жизни, а я жив до сих пор

– Как вас лечили? Если смотреть по сериалу, то там всех поместили в отдельные палаты, закрыли пленкой. А как у вас в Киеве было?

– Нас там сначала помыли, забрали всю одежду и принесли то, что было. Брату досталась ночнушка, мне – пододеяльник. Только к обеду нам уже принесли одежду.

Врачи с нами работали не так, как в Москве. Там боялись ребят, шарахались от них. Врачи приходили к ним в защитной одежде, как в скафандрах. В первые дни капельницы им никто не ставил, а две недели давали какие-то таблетки. Их расселили по боксам. А с нами врач разговаривал так, как мы с вами сейчас.

Потом главный врач Московской больницы №6 Гуськова вместе с американским профессором Гейлом прилетели к нам, посмотреть, как Киндзельский нас лечит. Наш врач одевал только халат, а они зашли в своих скафандрах, боялись украинской радиации. Леонид Петрович берет карточку каждого и зачитывает, как нас зовут, какие анализы у нас.

Меня поразило, как Гейл подходит ко мне и через переводчика говорит, мол, этот протянет лет семь. А брату Леониду дал от 3 до 5 лет, но он еще 25 лет прожил, и я жив до сих пор.

А ребята в Москве остались на кладбище.

– Киндзельский лечил вас по своей методике?

– Да. Брату сделали пересадку костного мозга. У Лени в костном мозгу осталось 27% живых частиц, он уже чах. И если бы его лечили, как в Москве, то он давно был бы на кладбище. Отличие методики Леонида Петровича в том, что он пересаживал живой костный мозг. А по теории Гейла, костный мозг донора нужно облучить и только потом пересаживать.

За то, что Леонид Петрович делал все по-своему, его Гуськова (главврач Московской больницы №6. – Авт.) сняла с должности. Но он все равно к нам приходил, говорил, что не бросит. "Они мне запретили работать самостоятельно, а я спасал людей", – говорил он. Но Москва хотела, чтобы он работал по методике Гейла. У брата донорский мозг прижился, он стал выздоравливать. А они своими экспериментами убили людей. Как так получилось, что у нас умер только один человек, а в Москве почти все?

После этого Киндзельского восстановили в должности. А Гуськова снова приезжала и просила, чтобы он поделился своей методикой. Но он методику не дал. Москва ее не получила, а вот Америка получила.

– Как так случилось?

– Расскажу. Меня часто приглашали в музей Чернобыля, когда туда приезжали делегации. И как-то приехала группа, где были американцы и канадцы. Они хотели послушать живых участников событий. И в конце разговора встает афроамериканец, хочет задать вопрос мне. И переводчик передает: "Вы очень красиво рассказывали про Леонида Киндзельского, а знаете ли вы Игоря Киндзельского?" Отвечаю, что нет, не знаю. Он заулыбался и говорит: "А я знаю".

И уже после встречи подошел ко мне и сказал, что Игорь – это сын Леонида Петровича. "Он у нас в Америке главный радиолог", – пояснил мужчина.

– Вам тоже делали пересадку костного мозга?

– Нет. У меня было 60% живых частиц в костном мозге. И тогда Леонид Петрович сказал, что будем работать с кровью. Мне просто вливали плазму. Я очень долго лежал в больнице, у меня подозревали рак крови, потому что были низкие лейкоциты. Но третья пункция показала лучшие результаты. Слава Богу, все обошлось.

Дятлов напрямую подчинялся Москве

– Как вело себя руководство станции?

– В фильме показали неправду. Директор станции вел себя отлично. Я находился с ним в противорадиационном бункере. Мы, три офицера, в первый день там дежурили. Брюханов находился в штабе. Я каждые 15 минут подходил к двери, чтобы получить указания, и передавал их наверх.

– А главный инженер Дятлов, который в ту ночь проводил эксперимент на станции, вы его знали? В фильме он показан жестким, не терпящим чужого мнения?

– Я его хорошо знал. Он был на своем месте. Да, жестковатый, своеобразный, со своим характером. Был и твердый, и грубоватый.

Что касается вопросов науки, он директору не подчинялся. Как и у Брюханова, у него в кабинете стояла правительственная связь. Директор не хотел проводить эксперимент, а Дятлов его не слушал. Потому что Москва напрямую ему давала указания проводить эксперимент. Его заставляли.

Ему говорят во время эксперимента, что автоматика не срабатывает, продолжать не следует. Главный инженер докладывает сначала в Москву, а потом приходит и говорит: "Делайте". Он выполнял свои обязанности.