Видео дня
Найем: к сентябрю либо победим, либо будет понятно, когда эта война закончится
Маси Найем – известный правозащитник и адвокат, основатель адвокатской компании Miller. Был участником АТО, а с начала полномасштабного вторжения стал разведчиком. История его ранения и потеря глаза известна многим читателям. Однако что происходит потом, как человек справляется со своими проблемами, оставаясь один на один, – именно эта сторона жизни многих героев остается без внимания. В рамках проекта "Орестократия" я встретился с Маси. Темами интервью были психологическая реабилитация раненых, проблема наркотиков и алкоголя и каким должно быть отношение общества к бойцам, вернувшимся с фронта.
– У вас еще идет реабилитация. Расскажите, как вы себя чувствуете?
– Реабилитация еще продолжается, остались головные боли. Через две недели будет следующая операция, надеюсь, что последняя. Врачи говорят, что такой тяжелый период после ранения – это два года, а уже почти прошел год.
– Сколько вы уже пережили операций?
– Уже три, четвертая – последняя, и я думаю, что у меня появится глаз, я не буду видеть, но он появится.
– Что тяжелее: моральные испытания или физические?
– Наверное, моральные, потому что с физическими ты можешь на кого-то положиться, ты понимаешь, что у тебя есть врачи. Технологии и знания могут помочь. А в моральном состоянии ты один на один, даже когда у тебя есть психолог, ты все равно потом остаешься один на один.
– Можем вернуться в тот день, когда вы впервые очнулись в днепровской больнице? Что вы тогда ощутили?
– Мне кажется, что мое состояние, которое я себе представлял в те дни, было иным, чем на самом деле. Мне казалось, что достаточно все просто – ну нет глаза, сложнее будет видеть, в общем-то я вижу, то есть ничего не потерял. Единственное, что навсегда потерял запахи, – это реальная потеря. Меня тогда сильно шатало, было страшно первые две недели, мне иногда казалось, что я могу умереть. Ты чувствуешь, ты задыхаешься, ты не знаешь, что будет дальше, постоянная боль на время заполняет тебя настолько, что тебе кажется, что дальше будет только так. От этого страха меня шатало, и первые дни было сложновато, однако очень сильно поддерживал брат, сестра и общество поддерживало, но было очень тяжело. Я понимаю, что даже сейчас чувствую некоторые последствия ранения, именно психологические проблемы. Я стал менее сдержанным по отношению к людям, когда что-то не так происходит, не так, как я хочу.
– Как вы с этим справляетесь? Есть много случаев, когда воины даже с меньшими травмами возвращаются и у них психика неконтролируемая?
– В первую очередь, по крайней мере по вечерам, я с собой об этом говорю, я смотрю, что со мной произошло за день. Я понимаю, что кого-то мог обидеть, задеть, и я себе делаю замечания: так нельзя, потому что это общество, ты в нем живешь, оно не враг, здесь очень важно переключиться, что враг там. Я наблюдаю за своим эмоциональным интеллектом, мне очень помогли медитации, я слежу, что со мной происходит на физическом уровне, что у меня болит, почему я резок.
Второй момент – очень глубокое понимание того, что все существующие плохие вещи они не будут навсегда: война не будет навсегда, смерть близких не будет навсегда, твоя потеря не будет навсегда.
Третий момент (меня ему научила психолог) – надо искать удовольствие, но удовольствие, которое тебе не вредит, потому что напиться, принимать наркотики, бить людей – это может быть краткосрочное удовольствие, которое тебя просто разрушит. Это очень тяжело сейчас во время войны.
– Есть соблазн какого-нибудь допинга?
– Да, это большая проблема, я это заметил, когда в августе выписался из больницы и мне сказали, что вообще нельзя пить алкоголь. Я за первые две недели очень много выпил алкоголя. Потом поговорил с психологом, и она объяснила мне, как это работает. Есть стресс, мозг переживает этот стресс, мозг – это не палец, что видно, что кровь идет, он находится в стрессе, и чтобы он мог себя стабилизировать, он ищет удовольствия. Конечно, алкоголь – это доступно, вы можете за 200-300 грн купить виски, выпить – и в принципе становится легче, но я точно знаю по себе, что такие качели – это ужасная история. Я адвокат по уголовным делам, и были ситуации, когда к нам обращались клиенты, я видел их опыт, ситуации, когда им что-то подсыпали, и что с ними потом происходило. У меня иногда есть желание выпить алкоголь, однако уже может месяц или полтора я вообще не употребляю, три дня назад выпил немного пива, но это было совсем немного. Сейчас, когда я уже чувствую, насколько мне хорошо от того, что я стабилен, что меня не качает и настроение не прыгает, мне хорошо, и я себя чувствую уравновешенным.
– Мне кажется, что ваш кейс нетипичен. У вас – невероятная поддержка родных, общества, личная мобилизация, но, пожалуй, не каждому такое дано. Что посоветуете тем ребятам, у которых другие жизненные обстоятельства?
– Я хотел бы сказать одну очень странную вещь: мы с вами, скорее всего, не сможем сделать так, чтобы ребята не употребляли наркотики, но если вы начнете принимать наркотики, то это путь в тупик.
Первый совет – это искать удовольствие в вещах, не вредящих здоровью, это очень важно. Нельзя принимать наркотики и алкоголь. Что касается близких, очень большая просьба – понять, что человек, который пошел на войну и вернулся, он другой, требования к нему тоже должны быть другими, это не вседозволенность, это значит, что нужна поддержка в положительных эмоциях, это очень важно. Если у вас будет 3-5 дней положительных эмоций, то у вас вернется желание жить. А когда у вас один день отрицательный, второй, пятый, десятый день отрицательный, вы отчаиваетесь, и я понимаю, что ребята из-за этого могут начать употреблять наркотики. Алкоголь или наркотики – это не выход, это вход в еще большую проблему. Поэтому найти свое удовольствие – это может быть то, чего вы не делали до этого, учиться музыке, если вы мечтали, может, вы мечтали научиться танцевать, даже без ноги, без руки – это возможно.
– Как родные должны проходить между этими всплесками негативных эмоций и поддержкой вернувшегося с фронта героя?
– Важно, чтобы не было вседозволенности. Если бы я начал падать в комплекс жертвы, жалеть себя, считать себя очень плохим, несчастным, я бы начал чудить, и мое окружение это бы не приняло, оно мне дало бы по голове и сказало: ты нормальный человек. Здесь очень важно благодарность не перепутать со вседозволенностью.
– Я слышал историю, когда раненые бойцы не хотели общаться с психологами, им этих психологов "упаковывали" в виде специалистов для сна. Как было в вашем случае?
– Мне сказали в больнице, что придет девушка поговорить, а я лежу в больнице и никуда убежать не могу, поэтому пусть приходит хоть 5 девушек, мне безразлично. Пришла дама, поговорила и ушла. Через день пришел ко мне врач и говорит: ну что, как побеседовали с психологом? А это был психолог? Дальше мы уже чаще виделись. Мне кажется, у меня была определенная пристрастность, что психологи меня не поймут, меня никто не поймет, потому что я такая уникальная личность. Но нужно понять, что общество, люди, наша психология – они более или менее типичны. Я с помощью нашего психолога сэкономил очень много времени и очень многих ошибок избежал. Хотя знаю, что пространство делать ошибки очень безумное, потому что общество благодарно нам, и этим не надо злоупотреблять.
– Общество своей благодарностью фактически меняет паттерн поведения бойцов в худшую сторону, почему?
– Потому что это больше с НЛП. Если вы сильно беспокоитесь за людей, они впадают в режим бунтарей. Как с детьми – когда вы сильно любите детей, они начинают чудить. Так же с военными – происходит подмена понятий, они считают, что все благодарны, значит, и можно все. Далее военные возвращаются в гражданский мир, у нас здесь есть свои рамки закона, их нужно соблюдать, потому что если вы нарушаете эти рамки, то отпадает вообще логика этой благодарности.
– В чем залог успеха Украины в послевоенные годы?
– Есть два игрока, которые на это влияют: военные и гражданские. Гражданские должны создать такую рамку, что общество толерантно принимает, а что нет для военных. И эта рамка должна быть проста – максимально удобные сервисы для военных с максимальным уважением к ним. Военные – это уважение, почёт, но как только военные делают что-то не то, извините, в этот момент военный перестает быть военным, он становится человеком, к которому действует закон, верховенство права.
Когда нам что-то не нравится в государстве, прийти и сломать это легко, тем более у вас нет страха. Но разобраться и перестроить таким образом, чтобы оно работало лучше, – секрет успеха нашего государства. Если военные, которые хотят изменить что-либо в этом государстве, вернутся и будут понимать, что нужно сначала разобраться, то мы в мгновение ока станем самой крутой нацией в мире. В России как раз этого понимания нет. Мы, украинцы, отличаемся от россиян тем, что когда нам не нравится, мы проходим и меняем это, но тут очень важно, чтобы военные не были реактивными. У нас действуют гражданские демократические инструменты: если нам не нравится тот или иной депутат, это можно изменить выборами, нам не нравятся выборы, есть другие демократические инструменты, как это можно изменить. На войне нет правил, в мирной жизни есть правила.
– Что произошло 5 июня 2022 года?
– У нас была задача построить понтонную переправу. Мы знали, что когда будет эвакуация ребят из Северодонецка, скорее всего, рашисты подорвут мост, и мы должны были готовить место для переправы, чтобы это было более или менее тайно. Когда мы эту задачу получили, мы поехали к информатору домой, обсудили план действий. Он сказал, что покажет то место, где можно бросить переправу. Мы спросили, есть ли у него карта минных полей, он сказал, что нет, и уехал вперед. Заехали в одно место возле Северодонецка. Ворота открылись, заехала машина осведомителя и заехала наша машина. Я вышел, постоял. Один из наших ребят пошел закрывать ворота, а я пошел взять автомат. Другой парень сел в автобус – и в этот момент бус взорвался. Парень погиб, мой друг в тяжелом состоянии. Мне кажется, что кто-то дистанционно взорвал машину, потому что противотанковая мина взорвалась бы в момент наезда, а так взрыв произошел позже.
– Это была опрометчивость в боевой ситуации?
– Я для себя сделал вывод и хочу передать это всем, кто нас будет слышать: когда вы на линии фронта, когда вообще на войне, нельзя вообще никому доверять, только своим ребятам, которых вы проверили. Тот человек сказал поехать проверить место, где можно бросить переправу, и мы не знаем, что с этим человеком: может, его родственники на этой стороне, может, там их держат в заложниках на оккупированной территории.
– Этого информатора нашли?
– Все, что я могу сказать,– все хорошо.
– Вы демобилизовались?
– Нет, я вернулся на службу. Это была очень интересная история: только вышел из больницы (это было в Германии), мне позвонили и спросили: "Здравствуйте, как ваши дела?". "Хорошо", – отвечаю. "Ну, мы ждем на службе". А я только как 15 минут назад вышел из больницы. Но мне нравится, что я могу быть полезным на войне.
Сейчас даже если у вас частичная потеря трудоспособности, то не демобилизуют, не списывают, и это огромная проблема. Пока вы числитесь на службе, вам платят зарплату, и это вопрос к правительству, почему они так сделали, но в общем 99% людей не отпускают.
– Вы возглавили общественную организацию по помощи военным "Принцип", которая призвана улучшать сервисы для раненых бойцов. С сервисами не очень?
– Да, с сервисами не очень, и вопрос в том, что в части лечения и реабилитации раньше были проблемы, а когда сейчас мобилизовано больше миллиона, то проблема в разы выросла – и это сразу стало видно.
– Нам нужна медицинско-военная "Дія"?
– Да, мы с господином Михаилом Федоровым в декабре об этом говорили. Даже создана группа, которая начала анализировать проблемы, начала придумывать решения, и они сейчас имплементируются. Есть определенные политические игры, потому что должны были принять определенный законопроект, но подали два альтернативных. Подробности не могу рассказать.
– Вы обвинили коррупцию в том, что у вас нет глаза. Что вы имели в виду?
– Будь мы на капсульно бронированной машине, то этот подрыв спас бы жизнь моего побратима, здоровье моего друга и мое здоровье. У нас не было этой машины. Таких машин у государства сейчас мало, поэтому люди, выполняющие боевые задания, взрываются. Стоимость такой машины – 14 млн грн. А теперь посчитайте: если в обычную машину загрузить 10 человек, если, не дай Бог, что-то с ними произойдет, каждой семье государство должно заплатить 15 млн грн, то это уже 150 млн. А если бы мы взорвались на специальной машине и все были живы-здоровы, государство потеряло бы всего 14 млн. Это математика. Военнослужащие некоторые мертвы именно из-за того, что кто-то воровал из оборонного бюджета. Это коррупция со своими последствиями.
– По вашим ощущениям, когда победа?
– Я очень уважаю одного из главных людей, который принимает решения на войне, – это господин Буданов. Он обещал, что будет в сентябре или до сентября. Я не его адвокат, но мне кажется, что к сентябрю либо победим, либо будет ясно, когда это закончится. Контрнаступление и его результаты нам дадут сигнал очень четкий и понятный. Мы сможем на чем-нибудь строить свои будущие планы. Если не справимся с врагом, то понятно, что эта война надолго, года на 3-4. Тогда нужно построить все по-другому, то есть не продавать сейчас "экофлоу", а оставить их, потому что скоро будет зима.