Видео дня
Миндадзе: «Чернобыль опасен для тех, кто насмотрелся американской бурды»
Интервью с Александром Миндадзе, режиссером фильма о первом дне чернобыльской трагедии «В субботу»
5 мая в украинский прокат вышла драма «В субботу», постановщиком и сценаристом которой стал знаменитый советский и российский кинематографист Александр Миндадзе. В производстве ленты, которая уже успела засветиться на Берлинском кинофестивале, участвовала и Украина. Фильм коснулся первого самоощущения после ужасной катастрофы, случившейся 26 апреля 1986 года. События разворачиваются на протяжении одного дня. Мелкий партработник Валера Кабыш случайно становится свидетелем разговора о взрыве ядерного реактора, но он связан приказом сверху молчать и не сеять панику. Первое, что приходит ему в голову, - естественно, бежать из города. С этой мыслью Кабыш врывается в женское общежитие, хватает за шкирку свою девушку Веру и мчит на вокзал. Но по дороге то одно, то другое задерживает его и никак не дает уехать… (полностью статью о фильме читайте здесь).
Тема Чернобыля Вам близка в личностном плане или она интересовала Вас только как кинематографиста?
Этот вопрос очень непростой. И то, и другое. Она меня интересовала в личном плане, как может интересовать человека нормального, вменяемого, человека с остатками сердца, души и так далее. Как то, что это большая беда, большая трагедия для людей, для народа. Она может интересовать как война, как вообще любая беда в целом.
Но близко она Вас не коснулась?
Близко она меня, к счастью, не коснулась. Хотя в это время, то есть в первые дни чернобыльской трагедии, мы с режиссером Вадимом Абдрашитовым как раз снимали фильм в Минске. Так что относительно не коснулась.
Давно возникла идея снять кино об апрельских событиях 86-го? Сразу после катастрофы или уже в эти годы?
Это произошло давно, лет шесть назад. Меня интересовал именно тот первый день, эта странная ситуация паузы жизни в субботу, после того, как все случилось. Интересовали люди, которые не знают, что произошло, а если и знают, то абсолютно ничего не меняют в своей жизни, а наоборот празднуют. Как только я этим заинтересовался, я начал собирать документы, очень помогли украинские журналисты. Фильмы документальные меня интересовали меньше, потому что они были несколько иного плана, чем нужно было мне, а вот человеческие воспоминания… Например, гитарист на свадьбе в фильме – это реальный человек, также реально были люди, которые женились, женщина, которая поломала каблук. С кем-то из них я общался, чьи-то воспоминания просто читал. Также знакомился с материалами судебного дела, поведением людей во время самой аварии.
Фильм Оксаны Байрак «Аврора», также посвященный чернобыльской трагедии, смотрели?
Нет, не смотрел. Вот Вы говорите, я что-то припоминаю, но не видел.
Этой весной в прокат выходит еще один фильм, посвященный Чернобылю, - «Земля забвения» французского режиссера Михаль Боганим с Ольгой Куриленко в главной роли. Не смущает Вас такое совпадение? Не боитесь сравнений?
Абсолютно не смущает. Чем больше фильмов, тем лучше. Об этом фильме я знаю, его при мне снимали. Но не думаю, что я должен бояться сравнений с этой картиной. Она, может, и замечательная, но я был на съемочной площадке, и там висел огромный портрет Горбачева как знак того времени, и чертово колесо они строили. Меня лично такие моменты (так сказать, рядовая часть) не интересовали. Мне хотелось проникнуть вглубь, в человека, а не увидеть Горбачева. Я никогда не пользовался такого рода приемами. Может, ими пользоваться и хорошо, но меня это не привлекает. Мне гораздо интереснее (хотя я понимаю, что это и труднее) придумывать реальность, которая напоминает 1986 год.
«В субботу» - фильм о Чернобыле, но Чернобыля как такового в нем нет. Вам не кажется, что зритель слишком отстраняется от темы, забывает, что за тем, что происходит в кадре, действительно стоит катастрофа?
Нет, не кажется. Во-первых, я думаю, что это фильм не о катастрофе самого реактора, а о катастрофе человека, о внутреннем реакторе, который зажегся внутри человека. Кроме того, мне кажется, я достаточно рационально, взвешено то и дело ввожу реактор в сюжет. На первом плане – личная жизнь, но время от времени мы вспоминаем и показываем реактор, и он подступает к герою все ближе, пунктирно. Мне кажется, этого достаточно.
Почему используете только крупные планы в фильме?
Я не использую общих планов, потому что я не хочу объективизма. Я снимаю субъективный взгляд отдельного человека глазами этого человека, то есть камера видит только то, что видит этот человек. Я не отступаю от человека, не отпускаю его, и вместе с тем вижу только то, что можно видеть его глазами в этом антураже. Потому что если бы я снимал более общими планами, то это была бы уже, конечно, другая картина, и у нее были бы, конечно, другие задачи.
А с какой целью использовали эффект «дрожащей камеры»? Чтобы придать картинке документальности?
Там нет дрожащей камеры, там есть камера в движении, которая следует за героем. Это специальные линзы в камере, которые дают зрителю эффект присутствия, присутствия радиации в кадре. Мы пошли на этот радикальный путь, понимая, что он не комфортен для зрителя. Хотя есть люди, которые считывают это только так и даже считают большим плюсом. Но мы шли на это, потому как картину, собственно, снимали не для комфорта и не для развлечения людей.
Приходилось ли Вам в жизни делать столь сложный выбор, какой пришлось сделать главному герою? Рассказать/ не рассказать, уехать/ не уехать?
Нет, слава богу, не приходилось. И я непосредственно не участвовал никогда в таких трагических событиях. Мне не приходилось, к счастью, делать выбор, от которого бы зависели чьи-то судьбы. Но с другой стороны, я смею надеяться, что эта картина о сегодняшнем дне и в какой-то степени о сегодняшнем мироощущении жизни в череде катаклизмов, и это и моя жизнь. Я экранизировал свое самоощущение.
Тогда такой вопрос: Вы бы на месте главного героя уехали из города?
Но я ведь уже не уехал. Я был тогда в 86-м в Минске, на крыше снимал кино. И даже мысли не было, чтобы уехать. Конечно, я тогда полностью всего не осознавал, да и никто тогда не осознавал, но не было и мысли остановить съемки и уехать из Минска. А уже через год, в 87-м, когда всем все было известно, мы снимали здесь, в Киеве, просто на траве в парке. И никаких мыслей о бегстве. Люди ведь не бежали. Эта мысль бежать мне вообще странна, это, видимо, какая-то новая, сегодняшняя мысль, что можно бежать. Почему из Припяти никто не бежал, кроме начальников? Почему из Киева никто не бежал, опять же кроме начальников? 29, 30-го, так, что в поезд нельзя было сесть.
То есть Вы полагаете, что сидеть на месте и не рыпаться, как говорится, это ментальность советского человека?
Конечно, ментальность советского человека, пожившего и уже генетически сформированного жизнью в опасности, приспособившегося к жизни на фоне определенных исторических событий. Весь XX век в этом смысле – век очень драматический. Но с другой стороны, я бы не говорил, что это ментальность только советского человека. Вот, скажем, Фукусима, оттуда ведь не бегут люди, никто не бежал. Все это опасно только с точки зрения человека, насмотревшегося американской бурды, когда все бегут, а потом герой начинает всех спасать. Но это другое, это искусство, а не жизнь. Потому что те же американцы во времена наводнений в Новом Орлеане никуда не бежали. Почему? Там ведь было предупреждение, что будет шквал, страшное наводнение. И американцы, которые так дорожат своей жизнью, не бежали…
Возможно, не бежали из-за чрезмерно развитого патриотизма?
Не знаю, трудно сказать. Думаю, тут дело не в патриотизме, а в психической зависимости во взаимоотношениях с опасностью. Это как князь Андрей, который у Толстого смотрит на бомбу и не бежит от нее.
«В субботу» - вторая Ваша режиссерская работа после «Отрыва». Каким фильмом довольны больше?
Это опять же очень сложный вопрос и непонятный мне сегодня. Прошло слишком мало времени, чтобы оценить картины таким образом и объективно ответить. Одно могу сказать точно – и та, и другая мне дóроги…
