Блог | Трогательная история медведя Мишки, символа Олимпиады 1980 года

Московская Олимпиада закрылась 40 лет назад – 3 августа 1980 г. И день прощания с ней символическим образом открыл эпоху 80-х – десятилетие, положившее начало радикальным переменам.

Мне, 19-летнему, олимпийский футбол в Ленинграде запомнился обилием пепси-колы, которую продавали на стадионе. Но главным, пожалуй, было все же другое. Не материальное, а духовное.

Милого надувного медвежонка – символа Олимпиады – в день закрытия выпустили "на волю" и он взмыл над Москвой так, как будто хотел пролететь сквозь железный занавес. Прощание с олимпийским Мишкой не имело, по сути дела, отношения ни к спорту, ни к политике. Закрытие Олимпиады-80 оказалось мягким, лиричным, трогательным. Впервые на церемониале такого высокого ранга отступила в сторону тоталитарная помпезность, а на первый план вышли простые человеческие чувства.

Дважды в год по большим рабоче-крестьянским праздникам мы еще тогда маршировали в колоннах под ритмы уходящей эпохи. Что-нибудь вроде:

Сегодня мы не на параде,

Мы к коммунизму на пути.

В коммунистической бригаде

С нами Ленин впереди.

А теперь вдруг музыкальным фоном эпохи рождающейся стала гениальная песня Пахмутовой со словами Добронравова:

На трибунах становится тише…

Тает быстрое время чудес.

До свиданья наш ласковый Миша.

Возвращайся в свой сказочный лес.

Разница была колоссальной. Впервые лирическая песня о дружбе и расставании не как-то тайком проскальзывала сквозь советскую идеологическую систему с помощью бардовских посиделок у костра, а занимала свое законное, официальное место в культурном пространстве огромной страны. Если раньше человеческое начало, отвоеванное у тоталитарной системы поколением шестидесятников, лишь нехотя пропускалось в широкие массы партийным агитпропом, то теперь оно само становилось частью государственной пропаганды. И это уже не оставляло сей пропаганде шансов на долгое существование.

Конечно, если быть точным, официальная советская лирика существовала и до Олимпиады-80, но она практически полностью была связана с трагизмом минувшей войны и для поколения семидесятников имела лишь мемориальное значение. Эти песни не пели. Их хранили в песенниках и в головах, как музейные экспонаты, к осмотру и изучению которых редко кто возвращается.

У олимпийского Мишки была совсем иная судьба. Он оказался вполне адекватен духу нового поколения. Помню, как через год после Олимпиады-80 я прощался с друзьями в стройотряде. Мы слегка изменили текст о расставании и надежде на новые встречи, вписав свои чувства в пространство пахмутовской мелодии. И, должен сказать, музыка с новым текстом оказались вполне адекватны друг другу.

На рубеже 70-х – 80-х человеческое начало медленно, но верно, размывало элементы советской системы. Никого уже не интересовали успехи социалистического строительства. Никто уже не ждал победы коммунизма во всем мире. Никто не мог без иронии говорить о "нашем дорогом Леониде Ильиче". Но политические дискуссии пресекались жестко, и прорыв искренности был возможен лишь в одной сфере – духовной. К моменту прощания с Олимпиадой-80 этот прорыв уже разносил в щепки остатки старой ментальности.

Новый человек рождался задолго до того, как Горбачев объявил перестройку. И, тем более, задолго до того, как Гайдар объявил рынок. Собственно говоря, и перестройка, и рыночная экономика появились потому, что старый советский человек, торжественно шествующий под "Марш коммунистических бригад", ко времени Олимпиады-80 уже отживал свое. Люди теперь ждали иного.

И в этом смысле слеза, медленно стекающая у олимпийского Мишки под печальную музыку Пахмутовой, оказалась адекватна всему тому культурному пласту, который формировался в позднем СССР до Олимпиады-80. Рождался грустный и светлый мир, в котором присутствовала надежда. Не мечта о каком-то безумном коммунистическом "далёко", а надежда на простую, счастливую жизнь, в которой будут праздники, созвучные Олимпиаде-80, а не одни лишь парады коммунистических бригад с Лениным впереди. "Надежда – мой компас земной, а удача – награда за смелость". Это вновь из песни Пахмутовой. Еще одной.

С того дня, когда страна заплакала вдруг вместе с олимпийским Мишкой, лежит прямая дорога к началу Перестройки. Естественно, экономические и политические преобразования никак не были предопределены днем закрытия Олимпиады. Масса различных причин – от геронтологических, до политэкономических – могла отодвинуть начало Перестройки даже не на пять, а на двадцать пять лет.

И все же, после того как пролилась слеза надежды, наш мир стал существенно иным. Коммунистическая идея медленно умирала, сохраняя жизненную силу, скорее, не столько среди партноменклатуры, сколько у романтиков-шестидесятников. А тем временем уже высказывались семидесятники. "Выезжайте за ворота и не бойтесь поворота" – пела "Машина времени" как раз в то время, когда над стадионом "Лужники" уносился в небо олимпийский Мишка. Чуть позже Борис Гребенщиков стал чертить нам контуры золотого града. И, наконец, Виктор Цой однозначно сформулировал: "Мы ждем перемен".