Видео дня
Потерявший на войне руки и ноги медик: не называйте нас инвалидами - мы такие же, как вы!
История медика 128 бригады Вадима Свириденко, потерявшего на войне руки и ноги, в свое время облетела Украину. В разгар боев за Дебальцево он оказался единственным выжившим из идущей на прорыв к Артемовску группы украинских военных. И четверо суток провел на 20-градусном морозе, пока его не нашли террористы…
Сейчас за спиной Вадима – длительное восстановление и 8-месячная реабилитация в Штатах. Он не только научился жить в новой реальности, но и учит этому других ребят, оказавшихся в похожей ситуации. О том, как экономист, 10 лет проработавший в газете "Московский комсомолец в Украине", оказался на войне в статусе медика, о том, что ему довелось пережить, о долгих днях, проведенных между жизнью и смертью среди тел погибших побратимов, а также о том, как он научился жить заново, Вадим Свириденко рассказал и "Обозревателю".
"Я вам нужен? Тогда я иду к вам…"
Вообще я мобилизованный. В армии служил в погранвойсках. А еще до армии успел поучиться в медучилище. Поэтому когда пришла повестка, а потом мне позвонили из военкомата и сказали "Вы нам так нужны!" - я ответил: ну, раз нужен – тогда я иду к вам.
Из дому уехал 4 августа 2014 года. Сразу попал в Мукачево, в 128 горно-пехотную бригаду. Месяц мы там проходили переподготовку. А уже 2 сентября оказались в Счастье. Первая же ночь – и первый обстрел с российской стороны. Мои первые "Грады"…
Когда впервые попадаешь под обстрел "Градами" - у тебя начинается паника. Ты не знаешь, куда убегать. Где-то через полгода уже куда легче. Хотя оно и потом, когда уже обвыкнешься, как только слышишь минометные выстрелы – сразу падаешь на землю, стараешься где-то спрятаться… А уже потом, когда обстрел закончится, все встали, отряхнулись, посмотрели, нет ли погибших – и начинаются шутки… Все смеются – потому что все целы. Все живы. Так и жили. Спали в ботинках, чтобы в любой момент можно было спрятаться в укрытие. Мы ведь везде были на самом передке. Сначала – Счастье. Потом – шахты перед Енакиево. Потом – Дебальцево. Везде каждый день – обстрелы, обстрелы, обстрелы… Только когда гумконвой шел, ненадолго могло утихнуть. А так – каждый божий день. То минометы. То "Грады". То ДРГ… Всегда надо было смотреть в оба. К тому же, и от местного населения можно было ждать чего угодно. Так что мы постоянно были начеку.
Война – она ведь не такая, как в фильмах. Там снаряды по-другому летят. И разрываются они по-другому… Там все не так…
"А на рассвете я понял: в живых остался лишь я один…"
Это случилось под Дебальцево. Утром 16 февраля мы выдвинулись на помощь блокпосту, который должен был держать окружение. Только зашли в посадку – рядом со мной разорвался танковый снаряд. Я получил две шрапнели, в руку и ногу. И командира нашего ранило. На БТРе нас завезли в мою медицинскую роту, где нам оказали помощь. И до вечера мы оставались в блиндаже – ждали команды. Она поступила вечером: колонной идти на прорыв к Артемовску. Это было уже окружение. Прорыв был 18 февраля, а с 9 числа мы находились в окружении.
Выдвинулись. Когда выходили, наша колонна была разбита. У нас шли два БТРа, КаМаЗ и "Урал". Я тогда считался легко раненым, поэтому ехал в БТРе. И наш БТР наехал на мину. Прямо подо мной металл плавился. Если бы не мой командир, я бы сейчас здесь не сидел, не говорил с вами. Он меня выдернул из того БТРа до того, как сработал внутренний боекомплект. Спас мне жизнь...
Война – она ведь не такая, как в фильмах. Там снаряды по-другому летят. И разрываются они по-другому…
Помню – суматоха тогда была. Никто не мог понять, кому что делать, куда убегать. Раненых стало больше. Уже и 200-е появились. А потом мы увидели "Урал", который тоже на мину наехал, но в котором чудом уцелел мотор. Решили всех раненых перегрузить на этот "Урал" и возвращаться назад.
Так и сделали. Но когда тронулись с места, снова нарвались на мину – и снова начали "летать". От взрыва меня подбросило вверх, а потом я упал на спину, на носилки… Двигаться уже почти не мог. Было очень больно и тяжело. К тому же после взрыва меня еще сверху прибросало какими-то одеялами, матрацами… Помню, как кричал командиру, просил снять с меня это все, потому что самому мне из-под завалов не выбраться. А он в ответ: придется выбираться как-то, потому что я в таком же состоянии, как и ты…
Двигаться мы никуда не могли: наступила ночь. Мы не знали ни куда идти, ни что делать. Так что мы с командиром, выбравшись из-под завалов, залезли в кабину того самого разбитого "Урала". Залезли, кое-как укутались одеялами и решили ждать рассвета. Чтобы потом, когда рассветет, разобраться, что же нам теперь делать. Куда идти.
Но когда наступил рассвет, я понял, что остался один. Все, кто мог передвигаться – ушли. Те, кто был ранен, замерзли до смерти… Я не знаю, сколько ребят тогда так и не проснулись. Как мне потом рассказывали, раненых было не меньше 12-15 человек. Из них всех в живых остался только я один.
К утру двигаться я почти не мог. Ранения, полученные еще за сутки до этого, контузия после подрыва на двух минах, сильнейший удар спиной об носилки… Я делал 3-4 шага – и падал. А на улице тогда было больше -20 градусов. Словом, я понял, что идти не смогу. Не дойду. И единственное, что мне остается – сидеть в "Урале" и ждать, пока придет помощь.
О том, что с нами произошло, я сообщил нескольким друзьям. У меня был хороший телефон, "Сигма", он долго держал батарею. Но меня почему-то никак не могли найти. Не могли понять, куда ушла наша колонна, на какую дорогу мы свернули. Уже потом, позже, я узнал, что это было село Калиновка, в 10 км от Дебальцево.
"Приходили сепаратисты. Стреляли. То ли по колесам, то ли добивали кого…"
4 ночи я провел на морозе, среди погибших ребят. Тела были везде: на машине, вокруг машины. В кабине, где я прятался, на водительском сидении был мой командир. Он тоже замерз. Я слышал его последний вздох.
Было – сепаратисты приходили к машине. Я слышал выстрелы – они по колесам стреляли. Как меня не нашли - не знаю. Наверное, бог отвел. Слышал выстрелы и чуть дальше. Не знаю, по чему они палили – то ли по машинам, то ли добивали кого, может… Хотя мне еще в то, первое утро было ясно: умерли все.
Время от времени я спускался с кабины. Это было очень тяжело. Но страшно хотелось пить. Меня спасло то, что тогда был снег – поскольку воды не было, я ел его. Так и спасался.
Много времени провел без сознания. Контузия – она ведь даром не проходит. Как сейчас перед глазами – сны, которые тогда снились. Нереальные. Вроде и ничего такого в них нет – а вспоминать их мне сложно до сих пор. Снилось, что работаю на каменеломне. Камни огромезные таскаю на гору. Тяжело мне, больно, я устал это делать – но понимаю, что бросить не могу. Откуда-то у меня есть четкое понимание: чтобы выжить, я должен эти камни таскать… Наверное, это мое подсознание мне кричало, что я должен сражаться за свою жизнь.
Время от времени просыпался. Искал какую-то еду возле себя. Находил сухпаи, но руки уже к тому времени были обморожены, так что о том, чтобы открыть эти консервы, мне оставалось только мечтать. Находил такие, знаете, тюбики с медом – и высасывал их.
Когда наступил рассвет, я понял, что остался один. Все, кто мог передвигаться – ушли. Те, кто был ранен, замерзли до смерти…
А через 4 ночи, на рассвете, меня нашли. Но не свои, а сепаратисты. Я пытался заползти в кабину, спрятаться, но сил уже почти не было. Думаю, до смерти мне оставалось совсем чуть-чуть…
Услышал звук БТРа, поднял голову – и понял, что он не наш… Приехавшие приказали мне встать, а я даже голову поднять уже не мог. Когда они узнали, что я из Киева – немного "пересчитали" мне ребра. Больно не любят они "бандеровцев" и "киевскую хунту"…
А потом меня погрузили в БТР и отвезли в Донецк. Мне показалось, что в больницу, но мне потом говорили, что это было здание СБУ. Как бы то ни было, там мне оказали медицинскую помощь. Помню, медсестра подошла, спросила, куда ранен. Я ответил. Сказал, что я медик. Так они мне еще и мини-экзамен устроили, чтобы проверить. К медикам немножко другое отношение все-таки…
Справедливости ради скажу: там мне оказали первую помощь, накормили. Возле меня все время сидел санитар. А я ему стихи читал… Я знаю очень много стихов. Говорю ему: ты ж русскоязычный – что из русской поезии знаешь? Прочту ему стих – и спрашиваю: кто это написал? А он: не знаю. Это Пушкин, - говорю, - а это – Лермонтов…
Наверное, мне повезло, что я туда попал. Если бы я тогда не получил первой помощи – вряд ли бы выжил. Видел там наших ребят, некоторые – с аппаратом Илизарова…
А потом начались переговоры с нашей стороной. К вечеру меня отдали, без обмена. Приехала "скорая" из Днепропетровска – и забрали меня.
"В Киеве врачи мне сказали, что руки и ноги спасти не удастся. Началась гангрена"
В Днепропетровске я пробыл двое суток, а потом, когда меня познакомили с советником губернатора Татьяной Губой, она помогла мне вернуться в Киев. На самолете меня переправили в столичный ожоговый центр.
А там врачи сказали, что руки и ноги спасти нельзя. Слишком обморожены. Уже началась гангрена… Сказали, что необходима ампутация. И что мне вколют вакцину, чтобы отрезать пришлось как можно меньше. Если мое тело эту вакцину не примет – левую руку придется ампутировать по локоть. Но, слава богу, вакцина подействовала. Ампутировали только кисти и стопы.
В Киеве ко мне пришла моя беременная жена. Она уже к вечеру первого дня знала, что будет ампутация. Но не позволила себе ни единой слезинки – только улыбки.
А ведь она 4 суток вообще не знала, где я, что со мной. У нас с ней был договор – если я не отвечаю на ее звонки, не звоню сам – это не значит, что меня нет в живых. И она должна ждать меня и не поддаваться панике. И я обязательно вернусь… И она ждала.
Читайте: Доброволец из Владивостока: нужно отдать российский паспорт? Да забирайте
Сейчас у нас есть дочечка, ей чуть больше полгодика. Так что все хорошо.
А вообще – не нас надо награждать, а наших жен прежде всего. Они это все переносят, ждут, терпят. Мы-то более-менее знаем, чего нам ожидать, понимаем, откуда мины прилетят. А они не знают, что уже в следующую секунду будет с нами. И так – изо дня в день, из месяца в месяц… Учитывая те стрессы, которые получают наши близкие, они, наверное, больше нас нуждаются в реабилитации.
Кроме жены, возле меня постоянно был и мой друг, который сейчас воюет в 72 бригаде. Возле меня постоянно были люди – мои друзья, моя жена, моя семья… У палаты настоящие очереди выстраивались. Я даже шутил: дайте мне хоть немного передохнуть! Хотя именно благодаря этому у меня не оставалось времени на дурные мысли.
А ведь когда мне утром перед операцией сказали, что мне предстоит – я был убит. Даже врачи надо мной плакали. Говорили: "Держись! Как бы там ни было – жизнь продолжается. Ты один выжил. Ты должен жить за других парней – за тех, кто погиб. Будет протезирование. Но у тебя есть семья, беременная жена. Тебе надо жить!". Наверное, это было самое важное – что есть семья, ради которой я должен жить…
"Главное – дозировать нагрузки и слушать специалистов"
После реанимации я первое время был все время под наркотой. Когда же меня перевели из реанимации, ко мне пришли афганцы. Рассказали о фантомных болях, с которыми мне предстоит бороться. Сказали, что для того, чтобы с ними справиться, надо прежде всего спрыгнуть с химии. Никаких наркотиков, ничего! И искать методы, которые помогут лично мне бороться – без таблеток.
Методом проб и ошибок я нашел оптимальную для себя реабилитацию. Делал физические упражнения для укрепления мышц. Позитивные книжки читал – и вообще даже не открывал новости. Когда мне принесли маленький ДВД – смотрел только мультфильмы. Потому что когда раз попробовал посмотреть исторический фильм – со стрельбой, с оружием – начала ехать крыша. Медсестра сразу прибежала забирать этот проигрыватель…
Возвращение к жизни для меня началось с того, что доктор Назаренко порекомендовал мне тренера, который ко мне приходил и сначала поднимал меня на резинках, давал простые упражнения. С каждым днем становилось все лучше и лучше. Потом этот тренер (Юрий его звали) пошел в АТО, и со мной уже занимался его сын. Один знакомый афганец без ноги учил меня вставать, делать первые шаги по коридору, потом по улочке, по погребам… Где мы только с ним не ходили! По ступенькам передвигаться меня научил тоже он.
Не нас надо награждать, а наших жен прежде всего. Они это все переносят, ждут, терпят
На костыли я ни разу не встал. Мне еще в Украине сразу сказали: ничего мы тебе не дадим – ни костылей, ни ходунков. Ноги у тебя сильные, спортивные – так что встал и пошел. Вот я и встал и пошел. Правда, желание ходить было настолько большое, что за первые 4 дня я сильно натер ноги протезами, поэтому еще на некоторое время вынужден был лечь. Не давали вставать просто. Но все это время возле меня был тот афганец. Говорил: вижу, что ноги болят – но давай через "не могу" сто приседаний. И я приседал на кровати – по сто, по двести раз… Потом – снова первые шаги, в палате, в коридоре, на улице… Нагрузки постепенно увеличивались. И могу по собственному опыту сказать: человек может все. Главное – дозировать нагрузки и слушать специалистов.
Когда через 4 месяца, 12 августа, я улетел на реабилитацию в Америку – я уже полностью ходил.
Читайте: "Где он взял силы, чтобы не сломаться?": история поисков убитого террористами подростка
"Если перед тобой проблема - не паникуй. Включи мозги!"
Реабилитация в США продолжалась 8 месяцев. Каждый день – тренировки. Тяжелые, через боль. Терпение нужно было и мне, и тренерам. Силы для того, чтобы пройти через все это, мне давало желание увидеть ребенка, взять ее на руки. Я уже месяц был в Америке, когда дочь родилась…
Был период, когда мне не хотелось жить. Я не видел смысла в дальнейшем существовании. Это бывает у всех АТОшников. Первая мысль: зачем мне жить? Кому я нужен – такой калека? И в этот момент действительно надо напомнить человеку, что его ждут, что жизнь не заканчивается. И если у него есть желание вернуться в жизнь – государство должно создать условия для такого возвращения. Так, как это сделано в США. Там от тебя необходимо только желание жить, остальное сделает государство. Любые виды протезов, управление автомобилем, езда на велосипеде, рыбалка, работа… Человек не забыт. Это все – огромнейшая программа. Рассказывать о ней нет смысла – это надо поехать и посмотреть.
Даже врачи надо мной плакали. Говорили: "Держись! Как бы там ни было – жизнь продолжается. Ты один выжил. Ты должен жить за других парней – за тех, кто погиб"
Когда я вернулся в Украину, познакомился с ребятами из общественной организации "Украинская ассоциация инвалидов АТО". Они собирались открывать здесь, у нас, реабилитационный центр. Предложили присоединиться к ним. Я только спросил: когда выходить на работу? Потому что то, что я прошел в Киеве и в Америке – это две большие разницы. Нам надо это направление поднимать. И я действительно хочу это делать – помогать настолько, насколько смогу. Я с удовольствием бы работал реабилитологом, показывал пацанам, как жить с протезами, помогал им воспрянуть духом.
Сейчас уже таких случаев мало. И когда я вижу ребят на протезах, на колясках – подхожу, расспрашиваю, как пользуется протезом, чем и как ест, что может делать, а чего не может, и, главное, почему не может? Плохие протезы на ногах? Так давай подумаем, что с ногами делать. Может, протез поменять, а может там и хирургическое вмешательство необходимо… Словом, я могу направить к тому человеку, который сможет помочь, научить. И сам могу учить. Просто мне нужен зал, куда ребята ко мне будут приходить – вместо того, чтобы я бегал по улицам и искал их. Вот сейчас пробуем это сделать.
Кроме того, мы ездим по Украине, смотрим, какие реабилитационные центры есть, что они делают, даем советы, если надо… И на всех встречах – со всеми чиновниками вплоть до министерских – доказываем, что нам нужны эти реабилитационные центры. Не санатории, с которыми их часто путают, а именно реабилитационные центры. И реабилитация должна начинаться с палаты, где лежит раненый. Если у него хоть что-то работает – к нему сразу же должен прийти реабилитолог. И работать с этим человеком, учить его кушать, готовить к самостоятельности… Вы не представляете, насколько это важно – есть самому. Меня поначалу кормили с ложечки. А потом пришли американцы, спросили, что я могу делать сам, могу ли я сам есть. Нет, - говорю. Они: мы тебя научим. Дали мне липучку, в которую вставлялась вилка – и я уже ел сам.
Какой это момент психологического подъема – что я могу это делать сам! Мне уже не хотелось санитарку ударить – а ведь было и такое. Я же не маленький ребенок. Мне 43 года. Я взрослый человек и хочу самостоятельности. Для этого и пошел на реабилитацию – чтобы вернуть самостоятельность. И Америка мне это дала. Дала базу. И понимание: если перед тобой – проблема, не надо паниковать. Выдохни – и подумай, как эту проблему решить. Включи мозги! Я теперь всем, кто ко мне приходит, говорю то же самое: включайте мозги!
Очень важно, чтобы была мотивация. Кто-то меня мотивировал. Кого-то мотивировал я. Знаете, в Америке мне тренера говорили "спасибо" за мотивацию их солдат. Потому что пока я работал на тренажерах – они меня потихоньку снимали на камеру. А потом выкладывали видео в Ютуб – и писали: вы не можете это сделать? Посмотрите – а вот он может!
Я до сих пор не могу все, что мог делать до ранения. Но прикладываю все усилия, чтобы быть самостоятельным по-максимуму. Пока еще не садился за руль. На велосипеде не катался. Очень люблю рыбалку – но и до этого пока руки не дошли. Хотя американцы мне подарили специальную удочку… Я всегда страшно любил плавать. После ампутации думал, что для меня плаванье осталось в прошлом. Но американцы повели меня в бассейн. И я начал плавать – без протезов. Или я никогда раньше не катался на сноуборде – а в США тренера мне дали сноуборд: едь, - говорят. И поехал…
Когда был там, мы же слышали, как озвучивались потери "два человека", тогда как только мы теряли трое-четверо побратимов каждый день
Поэтому я и говорю: в США разработаны такие программы адаптации, что человек как бы заново на свет рождается. Государство вместе с ним делает все, чтобы он не чувствовал себя каким-то не таким. У них разработано множество адаптированных материалов, инструментов. Что-то покупает государство, что-то ты вполне можешь купить сам. Для американцев это не дорого. А у нас даже то, что есть, для многих попросту недоступно…
"Я не люблю слово "инвалид" - оно унизительно"
Я не люблю, когда говорят "инвалид". Это слово унизительно. Мы не инвалиды, мы такие же люди. И если в Верховной Раде кое-кто забыл о том, кто нас послал на войну, когда мы были здоровы, если кто запамятовал, что война не закончилась, что она идет до сих пор – мы напомним!
Я не мечтал вернуться с войны без рук, без ног. За то, что выжил, до сих пор благодарю Бога. Но жить так я не хотел. Я шел на войну, чтобы помочь государству, помочь пацанам – а потом вернуться домой здоровым. И с победой. И я там помогал – как мог. Спал по три часа в сутки, в секрете сидел, мерз на земле… Так извините – и вы обо мне не забывайте! И о тех ребятах, которые там воюют. Прямо сейчас воюют…
"Если бы мог вернуться на войну – давно был бы там"
Когда закончится война? Ну, рано или поздно она должна закончиться. Сейчас война на востоке переживает период определенной стагнации – как в котле, стоящем на медленном огне, там потихоньку кипит, бурлит…
Хотелось бы, чтобы война закончилась как можно быстрее. У меня там, в зоне АТО, сейчас воюет много товарищей. Лучший друг мой там. Страшно переживаю. Звоню ему каждый день.
Переживаю, даже когда в сводках говорят: без потерь. Потому что потери есть. Я это точно знаю. Когда был там, мы же слышали, как озвучивались потери "два человека", тогда как только мы теряли трое-четверо побратимов каждый день. У нас были и есть блокпосты, где бои идут каждый день. Убитые и раненые – каждый день. А нам дядя в телевизоре рассказывает, что потерь нет…
Читайте: Капелан з Івано-Франківська: російські снайпери найбільше полюють на офіцерів і священиків
Так что я хочу, чтобы война закончилась сегодня. Вчера. И, честно говоря, если бы я мог вернуться туда, к своим ребятам – я бы уже давно был бы там.
Я понимаю, что российский режим делает все, чтобы война продолжалась. Чтобы убить нашу экономику. А мы… А у нас одни смотрят на эту войну как на самый большой кошмар, а для других ее просто нет. Помню, как одна женщина моему товарищу, потерявшему на войне руку и ногу, с такой злобой в глаза кричала: ну что? Допрыгался?.. Не представляете, как тяжело слушать такое… А таких ведь – очень много. Тех, кто не поддерживает ни украинскую армию, ни украинскую власть.
Да, может, наша власть и не такая, как хотелось бы. Но чтобы победить, чтобы закончить эту войну – мы должны объединиться. Только вместе сможем отбить эту чуму, прущую на нас с востока.