"У меня нет ненависти к врагу". Актер и боец ВСУ Павел Алдошин о русском языке на фронте, "раковой опухоли" Украины и предателях из родного Геническа

Известный актер Павел Алдошин ("Снайпер. Белый ворон", "Моя настоящая мама", "Игры детей постарше", "Беренштейн", "Папаньки") с начала полномасштабного вторжения вступил в Вооруженные силы Украины. При этом он не ненавидит врага, как миллионы украинцев.

Видео дня

В интервью для OBOZ.UA артист рассказал о своей мотивации, назвал вдохновляющие его фильмы и обратился к жителям ныне оккупированного россиянами родного Геническа Херсонской области. Алдошин также откровенно высказался по поводу Госкино, называя его раковой опухолью, объяснил угрозу культа войны и дал советы, как украинцам не уподобиться россиянам.

– Вы производите впечатление очень смелого человека не только из-за вступления в ВСУ, но и из-за резких высказываний о Госкино. Вы не боялись, что после того, как назвали его раковой опухолью, а руководство – паразитами и коррупционерами, живущими за государственные средства, для вас могут закрыть двери в украинскую киноиндустрию?

– У меня нет возможности отслеживать, смелый я или не очень. Я просто чувствую систему: когда она начинает тянуть одеяло на себя, там нет места для меня. У Госкино очень плохой командир. Для меня примером является Александр Кобзарь (заслуженный артист Украины, актер и режиссер. – Ред.). Во время Cancel culture [Культуры отмены], когда спектакль прошел – дерьмо, кино кто-то снял – фигня, alyona alyona спела с Jerry Heil – просто шлак, Кобзарь берет и делает. Для меня это поступок, любовь к кино. И нужно научиться и иметь смелость отделять политику от любви к кино.

Политика мне не интересна вообще. Это грязная энергия. Говоря о Госкино, могу сказать, что его можно победить не реформами или законами, а просто Ириной Цилык, Александром Кобзарем, Марысей Никитюк, Дмитрием Сухолитким-Собчуком. Вот такими людьми можно заткнуть глотку Госкино.

То же могу сказать о фильме 2019 года, где я был привлечен, – "Беренштейн", режиссер которого Роман Шумунов давно живет в Израиле. Он снял фильм о Беренштейне, военном деятеле, о котором мало писали, но это такая мощная фигура! Это украинский еврей, делавший все, чтобы освободить Житомирщину от немецких захватчиков. Я о нем ничего не знал, как и большинство украинцев. Так вот, даже когда о нем узнали, Госкино выделило на этот проект ноль своей заинтересованности и финансирования. Но все же фильм сняли, провезли по всему миру, собрали награды, где Госкино там ни разу не упомянуто. И я их понимаю.

– Ваша недавняя цитата: "Если мы и дальше будем так снимать кино, то нам не выжить. Наша киноиндустрия просто сдохнет с точки зрения качества". Неужели все на самом деле так плохо?

– Скажем так: не то что там все плохо. У нас сейчас появляется много хорошего кино, но вместе с тем есть очень плохое кино. И есть большая вероятность того, что при наличии плохих картин будет все же много плохих профессионалов и дальше. И они будут востребованы. И вот это самое ужасное.

Я считаю, что не спрос рождает предложение, а все же мы, люди, продуцирующие это кино. Мы несем ответственность за качество, за месседжи, которыми мы наполняем – не люблю это слово, но сейчас оно уместно – контент. Вот чем мы его наполняем? Это важно. Потому что мы являемся трансляторами. И важно понять, что мы транслируем – осознание настоящего и планов на будущее. То есть осознание настоящего и будущего, а не постоянный откат назад.

Это то, что сейчас происходит в киноиндустрии, в отличие от театра, активно двигающегося в сторону чего-то новаторского, чего-то непонятного, но очень интересного. Театр – это база всегда. Это здесь и сейчас. Для меня искусство не может быть буквальным из-за того, что оно не несет практической ценности, оно не обязуется быть буквальным.

– Наблюдение за португальским кинематографом, который в основном сосредоточен на своем, португальском зрителе и не популярен в Европе, США и так далее, вызывает вопрос: по вашему мнению, украинское кино тоже проигрывает иностранному? Если да, то, может быть, это связано с тем, что и оно рассчитано больше на украинского зрителя?

– Действительно, нет целесообразности снимать кино только для украинского зрителя, но оно почему-то снимается. На самом деле не так много хороших полнометражных фильмов, а показывать что попало – это стыдоба. Потому что к кино это не имеет никакого отношения. И да, снимается все для внутреннего потребителя. Это еще слово такое – "потребитель"... То есть это не человек, который думает, анализирует, имеет критическое мышление... А что включили, то он и поглощает. Соответственно, таковы сценарии, режиссеры. Таких же они набирают себе и актеров.

– Какие актуальные темы нужно поднимать украинскому кинематографу?

– Я думаю, как бы это ни звучало, нам нужно отыскивать темы глубоких отношений между людьми на фоне ситуации, в которой находится наша страна. Потому что еще 20-30-50 лет наша картинка будет выстраиваться вокруг войны и разрушений. В конце концов это перерастет в культ войны, на котором мы будем строить свою культуру. Мы будем этот культ войны прописывать в свой этнический код, что уже, в принципе, происходит. И это очень плохо, потому что война – это деструкция в любом случае. Лично я не создавал бы этот культ.

Если мы будем строить темы, какая украинская нация сильная, мощная и так далее, это шатнет нас в абсолютно зеркальную сторону – туда, с чем мы боремся. На этом построена вражеская культура. Она основывается не на ненависти, а на преимуществах нас как нации.

Те кричат: "Мы своих на поле не бросаем!", а мы: "Мы с пленными так не обращаемся!" Постоянное противопоставление! По-моему, абсолютно бессодержательное эмоциональное подключение. Мы противопоставляем себя им! Считаю, что это привлечение себя к этому процессу, а я его исключил для себя в апреле 2022 года. Для меня не существует ненависти к врагу.

– А что вы чувствуете к врагу? В одном из интервью Андрей Хлывнюк признался, что когда находился на фронте, то тоже не чувствовал к ним ненависти, а только жалость.

– Ничего не чувствую. Я даже жалость к ним не хочу чувствовать, потому что это тоже вовлечение себя в процесс. Знаете, когда я буду испытывать к ним жалость? Когда я буду работать над ролью, где потребуется оправдать поступки моего прототипа. Сейчас мне как человеку, который на фронте делает то, что он делает, мне это просто мешает.

– Почему до полномасштабного вторжения украинский актер чувствовал неполноценность в своей стране?

– С точки зрения "бабок" я понимаю, почему так происходило. Чтобы эта низкопробная фигня была популярна там, куда ее везли, там должно было быть медийное лицо, их лицо. Поэтому это логично и параллельно воспитывало любовь к кацапским актерам в нашем обществе. Такой очень приятный побочный эффект.

– Какие фильмы вас вдохновляют?

– К примеру, польский фильм "Знахарь". Я люблю кино как таковое. Неважно, жанровое или документальное, главное для меня – это когда я смотрю фильм и понимаю, что тем, кем я был до начала просмотра, я больше не буду. Тогда для меня это кино вышло. Что-то должно произойти в человеке, какая-то должна произойти работа души. Вот такое кино я приветствую. Оно может стоить миллионы долларов, а может – всего тысячи гривен.

Из украинского кино для меня бесспорный лидер – это "Памфир". Это очень сильно, это очень просто, и это цепляет. Там все работает – сценарий, актеры. И второй фильм, снятый украинским актером Александром Кобзарем, "Отец", вообще без помощи государства. И знаете, может, он будет кому-то не очень кстати, кого-то это может даже триггерить или кто-то будет думать, что могли бы что-нибудь интереснее снять. Но учитывая факторы того, что это сделал человек, кропотливо относящийся к своей профессии, и для него важно, это видно, что это кино... Не то, что создают искусственно, а которое рождают. Да, оно не идеальное, за него не дадут "Оскар", но суть не в этом – суть в месседже, суть в зове, в желании вдохновлять и своих коллег в частности.

– Можно ли сказать, что роль снайпера в фильме Марьяна Бушана "Снайпер. Белый ворон" помогла вам принять решение вступить в Вооруженные силы Украины? Было ли осознание, что реальность будет кардинально отличаться от съемочной площадки?

– Думаю, решение защищать свою страну я принял гораздо раньше, чем были съемки фильма. Я живу так, что то, что мне интересно, – я уже умею, куда мне интересно было бы попасть – я уже там был... То есть фантазия – это мой основной профессиональный инструмент.

– Остаётся ли время на творчество, учитывая условия, в которых находитесь?

– Честно говоря, нет ответа на этот вопрос, потому что работа, которую выполняю сейчас, не предполагает глубокого самоанализа, который мне необходим для творчества. Периодически меня это триггерит. Я все слышу, я все вижу, но не могу себе позволить какую-то рефлексию, потому что это жизненно опасно. Когда-то, когда я не буду военнослужащим, когда закончится война, я снова буду заниматься музыкой, кино. Мне есть что сказать, и об этом нужно говорить. А чтобы об этом говорить, нужно время, которого у меня сейчас нет. Оно принадлежит войне.

Недавно я был на больничном и заезжал на несколько дней в Киев. Там мы сняли с художниками очень крутой фильм. Мне понравилась идея, месседж, который хотят донести миру: где предел реальности – актер на войне. Сначала он играл военного, затем он стал военным. Что такое реальность, а что такое кино? Когда выставляю фото в Instаgram со съемок и пишу: "Кино?", и опрос – да/нет, так 90% пишут: нет. Через месяц выставляю фото, где что-то горело и у стены красиво отражался свет. Снова спрашиваю: "Кино?", все пишут: да! А это мы как раз в Кременной на позициях. Это очень уместный вопрос. Вот такими вещами должен заниматься кинематограф.

– Ваша жена с детьми находятся в Украине?

– У меня второй брак, поэтому моя жена здесь, в Украине, а бывшая уехала с детьми в марте 2022 года.

– Почти в каждом интервью я спрашиваю гостя, в какой момент перешли на украинский язык? Ведь языковая тема и конфликты вокруг нее не теряют своей актуальности. Помню, как вы резко осудили Ирину Фарион, которая негативно высказывалась по поводу русскоязычных военнослужащих.

– Я бы хотел еще раз подчеркнуть, что делать замечания военному относительно языка может только военный. Поверьте, на фронте есть правила и существует языковой вопрос. И мы обсуждаем это. Но все зависит от ситуации. К примеру, выдвигаемся мы на позиции, а там кацапский язык, и большинство бойцов на нем разговаривает, а мы идем с ними (кацапами) на встречу, то можно погибнуть из-за того, что говоришь по-русски. Потому что ночью очень плохо разобрать в тепловизор или ночник, это украинец или кацап. Но если он разговаривает на украинском и так, как мы должны это слышать, то мы понимаем. Если же на кацапском, то здесь вопрос – 50/50. А переход на украинский язык произошел, когда я начал работу над ролью снайпера в фильме "Снайпер. Белый ворон".

Фраза режиссера, что единственная задача актера – быть в кадре убедительным, меня мотивировала. Чтобы мой язык в кадре не был корявым и чтобы как актер я также выглядел профессионально. Я никогда не сторонился языка, начинал разговаривать через какие-то приколы, разные диалекты наших регионов. Меня это увлекало и постепенно вырисовывалось в собственный говор (смеется), если можно так сказать.

– Но выходит, что именно мой земляк, режиссер фильма Марьян Бушан (уроженец города Ивано-Франковска) вас стимулировал?

– Так точно (улыбается).

– Каким запомнилось вам детство на ныне оккупированной россиянами территории – в селе Семихатки возле Геническа?

– О, я когда-нибудь буду целую книгу писать об этих воспоминаниях! (смеется). Я вам так скажу: детство у меня было. И оно составляет 95% моего эмоционального багажа. Я за это признателен всем: Богу, матери, всем друзьям, ну буквально всем. Даже коровам, кроликам, голубям, велосипедам, комбайнам и озеру Сиваш, моему месту силы и по сей день, к которому я не имею доступа уже два года, и это для меня критично. Потому что я помню: дольше всего отсутствовал на том месте девять месяцев, и эмоционально это место имеет очень важное значение для меня.

Это мое место. Место моих предков. Я его очень ценю. Я мечтаю, чтобы мои дети когда-нибудь туда попали. Сделаю все для того, чтобы им это обеспечить. Это моя мотивация.

– Вы очень чувственно отзываетесь о своем крае. До сих пор я не встречала человека, который называл бы свою землю святой и местом силы. Будь у вас возможность обратиться к ее жителям, находящимся под оккупацией России, что бы вы им сказали?

– Мне никогда не говорили, что такое любовь. Вот что это такое? Мы ошибочно, как-то однобоко воспринимаем это понятие. Это – любовь, это – нелюбовь. Вот мужчина и женщина – это любовь. Я считаю, что воспитывать ребенка нужно в любви к себе и своей земле. Надо было мне, ребенку, осознать, что "я" идет от этой основной точки, потому что другой у меня нет. Это там, где ты родился, где твои родители, друзья, где твои козы, столбы электрические, забор, поля, Сиваш.

То, что ты видишь, это и есть ты. Это неотделимый процесс осознания себя в пространстве. И когда ты наладишь эту связь – это и есть первосознание любви. Вот с этого нужно начинать. Потому что любовь матери к ребенку и ребенка к матери перманентна, ее не нужно объяснять. Ее объяснять нужно чуть позже, в зависимости от возраста ребенка, от расстояния.

Я сейчас общаюсь на эти темы со своим сыном, с дочкой реже, потому что она младше, но в будущем буду также и с ней. Так вот, я объясняю ему все об Украине, хочу, чтобы он в свои шесть лет был сознательным ребёнком. При этом не отнимаю у него детства: он не перестает читать детские книги, интересоваться Marvel и Starwars. Я это только поощряю.

Я когда-то говорил: если бы Гитлер действительно любил творчество Вагнера, он бы не делал то, что он делал. То есть мой любимый композитор – есть любовь к его музыке. Я люблю бывать в Украине – это не любовь к Украине. Это влечение. А вот любовь – это одновременно состояние, это движение, это поступок, это жажда, это все. Совершенное осознание, к чему всем нужно направлять все: свое образование, свои поступки, свои приобретения, свой опыт. Только это, по моему личному мнению, имеет значение. Все остальные – "бабки", территориальные претензии, система, власть – по сравнению с тем кругом, который я коряво обрисовал, ничто.

Знаете, это как старая краска от дерева шелушится: ты ее ногтем ковырнешь – и она просто отваливается. Это все то, что не любовь. Поэтому любовь – очень мощный агрегат, к которому, если ты подключишься, у тебя нет шансов не быть счастливым. Я из-за этого круга подошел к обращению к моим землякам. Как человек, который выехал оттуда и может взглянуть на ситуацию извне.

Я слышал много историй о том, как озеро Сиваш было красным от крови бойцов – как украинских, так и немецких – в годы Второй мировой войны. Я думаю, что битва за эту землю впереди. Но даже если там ничего не останется, имею в виду мой дом, в котором живут сейчас кацапы, у меня никто не отнимет эту землю. Это моя точка, которая никуда не исчезнет. А там такая земля мощная, самобытная и самодостаточная, в ней столько энергии... И если ты приходишь к ней с любовью – а в моем случае это именно так, – то мне ничего не будет стоить восстановить дом, построить там ветряк, курятник, насажать помидоры... Вот видите, что на самом деле человеку нужно? (Улыбается.)

Если бы каждый осознал себя частью этой земли, частью этой любви, которую она ему дала, у нас вообще не было бы вопросов перенасыщения городов, обедненности сел. Мне не нужно объяснять, почему я должен жить в селе. И своим землякам я хотел бы пожелать, пока мы к ним идем, осознать этот важный фактор – любовь к своей земле. Потому что они мыслят категориями "чтобы не было войны", то есть они готовы жить с другим паспортом. Ошибочное мнение, мнение раба, который не то что не осознает своей государственности, своего гражданства, своей принадлежности к какой-то нации... Это для них дикие вещи. Он не осознает самого главного – кто я здесь?

– Павел, спасибо вам, что нашли время для нашего разговора.

– Я вам тоже благодарен. Еще хотел бы сказать, возвращаясь к вопросу, какие актуальные темы следует затрагивать украинскому кинематографу, проживать вместе со своим зрителем. Я хочу, чтобы сняли кино о репортерах, о журналистах, о фотографах, которые сделали то, что они сделали, воевали на уровне самих титанов. Для того, чтобы объяснять людям, что работа журналиста – это не только картинки и красноречивые заголовки. На третьем году войны люди до сих пор не понимают, что камера – это такой же автомат. Просто у них разные направления. Но когда танки стреляют по твоему селу, там уже гитарой не отмажешься. А вообще, в мирное время это такой же "калаш" (автомат Калашникова. – Ред.).

Читайте на OBOZ.UA интервью с еще одним воином ВСУ: "Так пахнут не наши ноги, так пахнет жизнь". Военный "Дед Уж" – о страшной ночи 24 февраля, украинском языке и двух раздражающих воинов вопросах.

Только проверенная информация у нас в Telegram-канале OBOZ.UA и Viber. Не ведитесь на фейки!