Блог | Меня отравили...

Я не могу, к сожалению, вам сообщить никаких сенсаций, потому что врачебную тайну здесь очень хорошо умеют блюсти. И, больше того, здесь очень умеют скрывать обстоятельства даже от самого больного. Я точно совершенно знаю, что причина моего отравления — это было отравление, — она не установлена. Мне мой врач-реаниматор, который мною занимался, сразу сказал: "Мы можем вас поставить на ноги, но причину пока найти не можем. Это более долгое дело".

Я за это время успел прочитать массу комментариев хорошо осведомленных людей. И диабета-то у меня — почему-то считается диабет особенно унизительной буржуазной болезнью, поэтому ее очень любят приписывать, — должен вас огорчить, диабета у меня нет. Я очень следил за тем, чтобы его не было. И гипертония-то у меня — ну, гипертонии-то нету, вот представляете, беда какая. И, кроме того, не было у меня никаких ни алкогольных, ни наркотических излишеств, которые стали подозревать сразу наиболее простые сердца.

Я не знаю, чем я отравился. Не знаю, из-за чего у меня случился этот скачок. И не понимаю, почему я фактически свалился на Уфу, потерял сознание, из-за чего мне пришлось лекцию об анекдоте и встречу с однополчанами уфимскими пришлось перенести. Там меня довольно быстро ввели в искусственную медикаментозную кому. После этого отправили в Москву. И здесь, в Москве, на четвертый примерно день пришел в себя.

Есть две новости, обе хорошие. Во-первых, Бог есть. То есть я не могу списать это на действие медикаментов — все эти прекрасные сны и приключения, потому что такого не было в моем подсознании, я бы такого не выдумал, я такого не помнил. Бог есть, и он занимается, преимущественно украшением мира.

Вот одним из самых ярких воспоминаний в этом путешествии между жизнью и смертью, в этом блуждании был небольшой, примерно 40-летний с внешностью Дроссельмейера человек, который развешивал украшения посреди реанимации. Причем видеть зал этой реанимации я не мог, я был еще под наркозом. Он в этом помещении развешивал золотистые ягоды и раскладывал невероятной красоты с арбуз величиной вкуснейшие сливы. А мне он протянул то, чего мне больше всего хотелось — стакан мокрой черной кислой свежей смородины.

Читайте: Война с Россией неизбежна

И когда я начал в себя приходить — вы знаете, как вот, когда выходишь из наркоза, ты уже видишь одновременно еще и ту реальность, и как-то еще и эту. Я видел сына, сидящего у моей кровати, и пытался его подтолкнуть с тем, чтобы он передал мне этот стакан. Вот в том-то и дело, что сын-то был, а стакана не было. И в результате я очнулся с большой резиновой грушей в постели. Груша эта служит для разработки руки.

Я довольно быстро восстановился, без каких-то проблем начал уже на второй день ходить. Вы себе не представляете, хотя, наверное, если у вас есть опыт, то представляете, как это удивительно через, не знаю, час-два после пробуждения от тяжелого наркоза начать пить холодную воду. Просто холодная вода в горле — это главное блаженство, чудо и приключение. Естественно, таким же блаженством выглядит потом первый съеденный кусок вот этой сливы, первый ветер из открытого окна, вид весеннего московского вечера, зеленых листьев.

Ну, не могу сказать, что я радикально изменился. Просто у меня пока еще более-менее замедленная речь, но прелесть именно в том, что меня всегда ругали за ее ускоренность, поэтому сейчас, мне кажется, мы, наконец, достигли идеального темпа. Но прежней моя жизнь не будет в том смысле, что у меня случались моменты понятные — моменты метафизического сомнения, то есть я всегда знал, что Бог есть, но не всегда знал, что я на правильной стороне, что, может быть, я его достоин.

Читайте: Россия наносит очередной удар в спину Украине

А может быть, ему, наоборот, нравятся суровые люди действия. Но то, что я увидел, меня убедило в том, что, в общем, я на правильной стороне. Поэтому прежним я не буду в одном — я не буду прислушиваться к глупым и злобным мелочам, к подтявкиванием из подворотни и не буду больше сомневаться. Вот это меня чрезвычайно утешило.

Понимаете, быть на стороне Бога очень просто. Достаточно украшать мир, достаточно привносить в мир последовательную человечность, — потому что мир бесчеловечен, — условно говоря, развешивать цветы и конфеты по реанимациям. А вот для того, чтобы быть не на стороне Бога, а быть, условно говоря, на стороне смерти, я, честно говоря, не знаю, какие там стимулы. Ведь кроме самомнения решительно никаких. Но ведь я был великий обманщик, и самомнение это обернется полной потери меры и вкуса.

Вторая хорошая новость, которой я радостно с вами делюсь, заключается в том, что стихи, действительно, помогают. То есть искусство, оно имеет, видимо, отчасти божественное происхождение или оно, во всяком случае, находится в гармонии с миром. Дело даже не в том, что мне очень многое там представлялось арт-терапией, которой я подвергался.

Читайте: В России наступает дно дна, настоящая совковщина

Например, я видел совершенно новую форму спектакля. Сцена, которая вся заставлена резными деревянными щитами, то есть мы не видим происходящего. За ними происходят диалоги, голоса. И по этим голосам и диалогам мы должны догадаться о происходящем, как, собственно, мы и догадываемся о Боге, потому что он лично нам не показывается.

Но главное, что помогают и сами по себе стихи, поэтические тексты. Я со слезами, которых совершенно не стыдился, потому что после наркоза плакать естественно, и мне многие об этом опыте рассказывали, — я со слезами повторял про себя наизусть почти всего Лосева, почти всего Блока, многие песни Щербакова, которые оказались тоже ровно настолько божественными, насколько казались мне в молодости.