Блог | 19-20 августа 1991 года. Как это было

Это отрывок из моей книги "Цена свободы". Она была написана сразу после событий, в ней описанным. Её прочли почти все участники тех событий и расхождений с правдой не нашли. Хотя, сегодня все это кажется странным и нереальным даже для меня. — ЦЕНА СВОБОДЫ Глава: Ставки сделаны, господа.

В 4 часа утра 19 августа сработала сигнализация у одной из машин перед моим подъездом. Выглянув в окно, я увидел, что несколько людей шли от жилищно­го кооператива "Журналист", а некоторые заводили машины. Это показалось необычным — наши жур­налисты любят вовремя ходить на работу, но я не при­дал этому значения.

Через некоторое время позвонил начальник охра­ны, вкратце описал ситуацию и сказал, что они с нами. Чуть позже позвонил сотрудник разведки, дал более полную информацию и уже тогда объяснил, почему, по его мнению, шансов на успех операции ГКЧП мало.

Читайте: Тогда Россия объявила дефолт

В 9 утра невыспавшийся, расстроенный и злой я поехал в Кремль, в Успенский собор на службу, кото­рую разрешили по случаю Конгресса соотечественни­ков. Я пришел с дочкой, которая быстро устала и нача­ла канючить, чтобы я взял ее на руки.

"Мы всегда в таких случаях разрешаем детям вста­вать на колени. Подстелите что-нибудь — ей так пон­равится". — Это посоветовала соотечественница. Опыт, который мы начали осваивать заново.

Журналисты дергали меня, потому что никого из "больших" на церковной службе не оказалось Перио­дически я выходил и давал очередное интервью, узна­вая, что танки уже там-то…

Я говорил, что это на несколько дней, что эти кре­тины и переворот-то делать не умеют. Мне никто не верил.

Нашему телевидению я заявил, что рад случивше­муся, так как теперь мы ничем не будем обязаны ком­мунистам, которые якобы нам подарили свободу. Те­перь мы свободу возьмем у них сами.

Не верили.

Шум танков уже доносился до Кремля. Когда я ска­зал одному нашему журналисту, что это государствен­ный переворот и зачинщики за это ответят, он стал озираться по сторонам.

Потом, после 22 августа, почти все это показали по телевидению.

В 12 часов начинались торги на бирже. Через не­сколько минут после их начала я предложил несколь­ким тысячам брокеров принять заявление, что это го­сударственный переворот, что мы не признаем новую власть, отказываемся от сотрудничества с ней и прек­ращаем работу. В полной тишине это заявление при­няли единогласно все брокеры. Мы договорились собраться на следующий день в зале и решить, как дейст­вовать дальше.

"Они нас задушат, — сказал один из членов Бирже­вого совета, — а мы ничего этим не добьемся".

"Как я их ненавижу", — сказал другой член Биржевого совета, проведший несколько лет в лагере за антисоветскую деятельность.

Я попросил начать передавать телефаксом наше об­ращение на все биржи. В тот день нас не поддержал никто. Никто, кроме президента Азиатской биржи, и Чеслава Мацулевича, президента Вильнюсской биржи.

Многие, к кому я тогда обращался за поддержкой, отвечали так: "Мы не должны вмешиваться в поли­тику. Мы — бизнес".

Через несколько дней они все резво зачитывали сои заяв­ления от 18 августа о поддержке президента.

"Мы вели непрерывное совещание и консультации с 19 августа", — врали 21 августа молодые бизнесме­ны-комсомольцы и старые профессиональные партий­ные интриганы.

Но 19 августа наши телефаксы работали только на передачу, а не на прием. Восемь телефаксов по восьми телефонным линиям непрерывно подрывали устои новой коммунистической диктатуры.

Мой заместитель, который в этот день находился в Вильнюсе, рассказывал, как нашу инфор­мацию у него "отрывали с руками" члены Литовского правительства. Все остальные каналы молчали.

В два часа дня помощник президента Ельцина Царегородцев, узнав о нашей работе уже из-за границы, попросил начать передавать Указ президе­нта, который он тут же перекинул на мой компьютер. К передаче подключилась молодая компьютерная почта.

Одна из бирж, в руководстве которой преобладали офицеры КГБ, сообщала телевидению, что продолжа­ет работать, а наше сообщение считает провокацией.

Брокеры порознь двинулись к Белому дому. Они мне звонили и спрашивали, куда "сгружать бабки". Две наши крупные фирмы после совместных консультаций

во дворе Политехнического музея — в Главной конторе все прослушивалось — занялись оружием.

Кто-то занимался продовольствием для защитни­ков, кто-то покупал заправочный материал для мно­жительной техники в Белый дом и для нашей типог­рафии, в которой размножались листовки, а потом и "Общая газета". Мы пошли ва-банк — на листовках и на газете ставили марку: типография РТСБ.

Когда на следующий день в Операционный зал за­шли гэбошники конфисковать множительную техни­ку, то начальник нашей системы безопасности с невинным видом предъявил единственный оставшийся настольный ксерокс — типография ушла в подполье.

Мне позвонил один из приятелей и сказал, что ку­пил несколько машин с песком для Белого дома, но их некуда сгружать. Предложил одну отогнать ко мне на дачу. Дачи у меня не было.

В три часа дня мне на стол положили два загра­ничных паспорта: мой с ребенком и жены и билеты на самолет. Фотографии на паспортах вклеили чужие.

"Нет, старик, этого подарка я им не сделаю".

"Хорошо, я тоже остаюсь, но с этой минуты ты не­сешь ответственность и за мою семью"."

Входили люди, задавая один и тот же вопрос: "Ну что, конец? Начинаем строить социализм?"

И все включались в методичную и спокойную рабо­ту.

Один из брокеров РТСБ, бывший таксист, исполь­зовал систему радиосвязи такси для сбора информации о расположении и перемещении войск, все таксисты с удовольствием давали всю возможную информацию.

Днем понадобилась группа из пяти человек для вы­полнения очень специального и опасного задания. Ру­ководитель одной из брокерских контор долго отбирал самых сильных и смелых. Когда он собрал их для объяс­нения задания, то попросил оставить оружие, если у кого-то оно есть. Все пятеро выложили на стол пи­столеты.

Недавно я выступал с лекцией в организации, кото­рая раньше отвечала за распространение правильной идеологии. Процентов семьдесят присутствующих в зале всю жизнь объясняли людям, как ужасно и не­справедливо устроена жизнь за пределами СССР.

"Скоро, — сказал один из стареющих профессио­нальных лжецов, — мы поднимем весь народ против таких, как вы…"

"Не надо, ребята, — мне пришлось несколько ох­ладить его еще не угасший, несмотря на солидный воз­раст, революционный пыл, — в течение часа после вашего решения несколько десятков тысяч молодых людей, как раз тот самый народ, который вы хотите поднимать, будет вооружен, и я не завидую тому, кто попытается отнять у них свободу. Даже если он будет внутри танка".

За один только день 19 августа нам так удалось раскрутить маховик сопротивления, что остановить его удалось с огромным трудом только 25 августа.

В час ночи ко мне заехал приятель и мы отправились посмотреть на результаты работы. До четырех утра мы болтались вокруг Белого дома.

Утром 20 августа я понял, что у моей жены не­правильный инстинкт самосохранения. Вместо тогоОшибка! Не указано имя файла. чтобы увезти дочь и уехать самой на запасную квар­тиру, которая уже год пустовала, она собрала в нашей квартире толпу знакомого и незнакомого народа с детьми.

К 12 часам я подъехал к зданию биржи. Улицу Ки­рова перекрыли со стороны Бульварного кольца. Очень красиво слева и справа от входа на биржу стояли два бронетранспортера. В зале находились три-четыре ты­сячи брокеров, журналисты и бригада телевизионщи­ков из Авторского телевидения.

Начался митинг. Сразу стало ясно, что демонст­рация состоится. Брокерами на бирже работали моло­дые ребята и девушки, для которых перспектива вос­становления коммунистического диктата означало од­но — конец всех планов, надежд. Конец свободы. Вы­ступали все очень горячо. Митинг этот показали потом в документальном фильме "Время отпуска".

Основной мотив выступлений звучал так: "Черт с ними, с деньгами. Главное — защитить свободу".

Пока шел митинг, мне непрерывно давали инфор­мацию о ситуации и прогнозы.

"В зале много сотрудников внешнего наблюде­ния".

"Сотрудники вашей охраны все с табельным ору­жием".

"Демонстрацию остановят минут через пятнадцать после ее начала. Вас арестуют"."Ни в коем случае нельзя идти через центр. В этом случае они могут применить крутые средства".

"По-моему, — шепнул один из наших экспертов, — мы присутствуем при вынужденном рождении попа Гапона".

"В центре у них мало техники. Если двинуться к центру, то, возможно, у нас будет не пятнадцать ми­нут, а тридцать. Но дальше Большого театра нас не пустят".

"У "Детского мира" большое количество народа — толкучка. Можно попробовать дойти туда и там раст­вориться".

"Улица Горького перекрыта танками".

"Нас, кажется, уже ждут на Бульварном кольце".

"Господа, — сказал я в микрофон, — все ясно. Мы идем. Понесли российское знамя. Выходим через пят­надцать минут. Движемся по Бульварному кольцу".

Через двадцать минут, держа в руках переднюю часть флага, я вышел через узкие двери биржи и повер­нул налево, к центру. Знамя чуть не разорвалось из-за того, что другой угол знамени двинулся вправо".

"Ми же решили идти по Бульварному кольцу".

"Там уже ждут нас. Идем в центр".

Длина знамени была 120 метров, а ширина — пять метров.

Знамя выползало из биржи в полной тишине. Было по-настоящему страшно.

После того как мы, три тысячи человек, несколько раз прокричали на узкой улице первый лозунг: "ДО­ЛОЙ ХУН-ТУ!" и крик наш, казалось, разнесся по всей Москве, я понял, что мы дойдем до Белого дома.

"ЕЛЬ-ЦИН, ЕЛЬ-ЦИН"

Постовой, дежуривший у соединения улицы Ки­рова и площади Дзержинского, заметив нас, начал бы­стро и почему-то радостно убирать знак на подставке с центра улицы.

"РОС-СИ-Я, РОС-СИ-Я"

Я посмотрел на ту часть здания КГБ, которая вы­ходила на улицу Кирова. Окна были открыты. Из каж­дого окна на нас смотрели. Они ждали, когда кончится этот невозможно длинный флаг.

"ПО-ЗОР КГБ, ПО-ЗОР КГБ"

С крыши одного из зданий КГБ нас снимали видео­камеры. Потом сотрудники охраны, числившиеся еще в "девятке" и видевшие этот фильм, рассказывали, что съемка велась так, чтобы зафиксировать все лица. Об­щий план, лица, общий план, лица…

В центре площади стояла машина с мигалкой. Когда мы к ней приблизились, кто-то из наших предложил им поехать впереди демонстрации.

"Как в Лондоне. Можем заплатить".

"Сейчас прям", — ответил милиционер, но улыб­нулся.

Когда значительная часть флага выплыла на пло­щадь, толпа у "Детского мира" перестала торговать и сгрудилась у парапета. До них метров сто. Когда мы не кричали, то тишина стояла такая, что один из брокеров спокойным голосом начал им говорить, чтобы они присоединились к нам. На лицах людей было удив­ление и восторг.

Впервые за семьдесят три года существования Со­ветской власти, в сердце страны, в Москве, в центре, по площади Дзержинского проходила антиправитель­ственная демонстрация — не разрешенная, смелая и агрессивная.

"СВО-БО-ДА, СВО-БО-ДА"

Когда мы были уже внизу, почти напротив Большо­го театра, я оглянулся и увидел огромную толпу лю­дей, которые присоединились к нам и пошли за фла­гом. Они нас поддержали.

Но увидел я и другое. Слева от колонны, обгоняя ее, шла колонна бронетранспортеров и танков.

"Они перекроют путь у Пушкинской улицы и повернут нас на нее. На уровне проезда Художествен­ного театра попробуют замкнуть".

Но разве можно остановить три тысячи молодых и сильных людей? Как нож в масло устремилась де­монстрация между бронетранспортерами у улицы Пушкина, когда их колонна действительно заверну­ла, чтобы остановить нас. Мы их опередили всего на несколько минут, и они не успели выстроить плот­ный заслон.

Водитель бронетранспортера, который мог бы прижать переднюю часть колонны, дрогнул и оста­новился.

"ЕЛЬ-ЦИН, АРМИЯ, ЕЛЬ-ЦИН, АРМИЯ"

Тот бронетранспортер, который уже перекрыл нам дорогу, счел за лучшее благоразумно отъехать.

"ПО-БЕ-ДА, ПО-БЕ-ДА"

Когда они поняли, что произошло, и активизи­ровали танковую колонну за Манежной площадью, передняя часть флага уже выплеснула на улицу Горького.

Мы прошли самую сложную часть пути и перешли в другую зону.

Перед Моссоветом поперек улицы Горького мрачно замерла следующая танковая колонна.

"Быстро уговорите их пропустить колонну, а то ре­бята пойдут через танки — могут случайно уронить на танк бутылку с зажигательной смесью!" — крикнул я милиционеру, сидевшему в машине, и он побежал уговаривать танкистов. Через несколько минут три танка разъехались и пропустили нас.

У Моссовета шел митинг, который тут же прек­ратился и присоединился к нам.

"МОС-СО-ВЕТ, MQC-CO-BET"

На следующий день в "Известиях" появилась фото­графия этого шествия, сделанная прямо из окна их здания на улице Горького.

"ИЗ-ВЕС-ТИЯ, ИЗ-ВЕС-ТИЯ"

Мы шли уже по нашей, а не по их территории.

"ДО-ЛОЙ КП-СС, ДО-ЛОЙ КП-СС"

Шли медленно, чтобы флаг не рвался. Люди начали присоединяться к колонне. На Садовом кольце колон­на была уже шириной метров сорок.

"ДЕ-МОК-РА-ТИ-Я, ДЕ-МОК-РА-ТИ-Я"

Погода стояла отличная.

Солнце. Тепло. Несколько человек вышли на бал­кон посольства США и махали демонстрантам руками.

"А-МЕ-РИ-КА, А-МЕ-РИ-КА"

Трудно оценить точно, но, кажется, мы привели с собой к Белому дому тысяч 50—70.

У Белого дома флаг несли уже узкой полоской, свер­нутым. Толпа расступилась, пропуская флаг к трибу­не. Тот, кто стоял наверху, помогал закреплять флаг, который закрыл собой всю трибуну.

Пройдя через подъезд, я сразу поднялся на трибуну. Там находилось всего человек десять. Выступала Еле­на Боннэр

Ошибка! Не указано имя файла.Через день, уже после победы, я стоял на той же трибуне в толпе из двухсот человек. Пропускали уже только по специальным разрешениям, и у меня, хоть и было приглашение, но заняло час доказать, что я тоже имею отношение к этому празднику свободы. О том, чтобы выступить, не было и речи, так много нашлось жела­ющих.

Но в тот день, 20 августа, место у микрофона оказа­лось свободным.

"Банки, биржи, весь бизнес отказывается сотруд­ничать и поддерживать путчистов, — кричал я в ми­крофон. — Мы не признаем этих бандитов. Смерть хунте".

"Напрасно вы так резко выступили. Вероятнее все­го, это закончится каким-нибудь компромиссом, а вам это припомнят", — вкрадчивым голосом увещевал ме­ня в кафе Белого дома господин, отказавшийся пред­ставиться.

Как мне потом говорила Галина Васильевна Старо­войтова, мои слова о том, что бизнес не поддерживает переворот, произвели сильное впечатление на Запад. Она была в это время в Англии.

Сразу после демонстрации и митинга я вернулся в Главную контору в Политехническом музее. Там сиде­ла моя помощница и горько плакала. Она решила, что мы ее бросили и забыли. И охрана, и все сотрудники стояли у Белого дома.

Я велел ей записать на автоответчики, что все ушли на защиту Белого дома, и отпустил. Очень симпатич­ная и умненькая телевизионная журналистка, узнав от коллег, что я уже арестован, позвонила в Главную контору и, когда услышала запись на автоответчике, плакала, как она потом говорила, целый час.

День прожили не зря.

Ошибка! Не указано имя файла.Вдруг в офис влетел начальник охраны.

Я никогда, ни до ни после, не видел такого выра­жения лица начальника моей личной охраны.

"Окно, — сказал он, — и немедленно. Через полча­са мы ничего не сможем сделать. Не заставите же вы нас отстреливаться?"

"Окно" — это очень любопытное мероприятие — эксперимент на выживание.

В такой операции обычно участвуют несколько че­ловек, разделенных на две команды: "чистые" и "не­чистые".

Предварительно проводится операция, которая оп­ределяет наличие слежки или преследования. Но это так сложно, что даже описать я ее не могу. •

"Чистые" узнают об операции за несколько часов до ее начала, и в их задачу входит только подъехать к заранее оговоренной точке, подобрать "объект" и от­везти его в безопасное место. Операция предваритель­но многократно репетируется. Каждый шаг, каждое действие заранее, за несколько месяцев до операции, тщательно повторяется и хронометрируется.

Главный и самый важный элемент отрыва — узкое горлышко. В простейшем случае им может стать кафе или магазин, у которого есть проход на задний двор, который должен хорошо просматриваться. "Нечис­тые" подвозят туда "объект" и, пропустив его в гор­лышко, временно блокируют вход. "Объект" быстро перемещается, самостоятельно зафиксировав отрыв, и подбирается в условленном месте "чистыми". Мы сели в машины. Через 40 минут ребята сообщи­ли, что никакого преследования нет и, видимо, не бы­ло.

Смешно убегать и прятаться, когда о тебе почему-то забыли или ты никому не нужен. Это означало, что день еще не закончился.

Это, пожалуй, самое тяжелое из ощущений, когда ты живешь дома, на Родине, и понимаешь, что люди, которые тобой и страной управляют, могут лишить тебя в любой момент и свободы, и чести только потому, что ты не хочешь им рабски подчиняться, только пото­му, что ты свободный человек и поэтому им опасен, или просто потому, что ты намечен жертвой в какой-то сложной игре.

25 августа мы уже проводили митинг перед Белым Домом с требованием отстранения от власти бывшей коммунистической номенклатуры.

И для этого сшили новый флаг уже 200 метров длинной и 10 метров шириной.

—

Тот флаг, который мы несли тогда, сейчас почему-то в Берлине, в музее "Чекпоинт Чарли".